и Саймоном, если бы это означало, что ее имя будет начертано на стенах этой галереи рядом с именем Дорис, если бы это обещало, что эти комнаты заполнит ее собственный образ, сделав их чем-то большим, чем она сама.
Почему Дорис выбрала не ее? Потому что она считала, что Ева не страдала так, как Саймон? Ева была слишком нетронутой? Если так, то что за несправедливость. Какая умышленная слепота. Если рассмотреть всю жизнь человека, чистым не останется никто. Следы оставляет все, что человек видит и делает; это не обязательно должна быть война. Свой отпечаток накладывала даже такая привилегированная жизнь, как у Евы.
Тысяча ран и сотня дыр.
Отказ от «Уэрхауза» и вступление в брачную систему ничего не дали, разве только помогли перевязать эти раны. Как тяжело иметь столько ран и не иметь возможности на них подуть. Ее жизнь в браке была бы легче, если бы Ева всегда хотела закрываться, или если бы ее любовь к Альваро была такой, что, закрываясь, она не чувствовала бы себя жертвой. Но в действительности ожидание возможности раздеться было пыткой. С Альваро она была всего лишь мумией, завернутой в свое поражение.
Когда раздастся призыв раздеться?
* * *
В фойе театра за уличным представлением детей через стеклянную дверь наблюдали швейцары. Их было трое: двое мужчин и женщина, все старше пятидесяти. Они толкали друг друга и смеялись в рукава. По кивку Евы Джошуа, Джей, Стьюи и четверо старших детей толкнули дверь, проскользнули внутрь и образовали вокруг швейцаров плотный круг. Взявшись за руки, члены «Уэрхауза» заперли их внутри круга, а затем вместе двинулись вправо; пойманные, как мухи под стеклом, швейцары были вынуждены двигаться вместе с ними.
Когда путь освободился, Барбара открыла двери, и внутрь хлынули остальные дети. Там Ева, Глен, Эгги и Пер разделили два ряда детей на три и поставили по одному перед каждой из дверей зрительного зала. Главную дверь Барбара заперла, связав велосипедной цепью, затем подбежала к будке, где за стеклом кассирша говорила в телефонную трубку. Барбара приставила дуло своего фальшивого пистолета к стеклу и сказала:
– Положи трубку, сейчас же.
Рот кассирши начал медленно открываться.
– Говорите в устройство, – сказала Барбара.
Не отнимая телефонной трубки от уха, кассирша наклонилась к микрофону:
– Деньги в сейфе.
– Нам не нужны ваши деньги, – сказала Барбара. – Мы хотим, чтобы вы положили трубку.
В другой части фойе Джошуа вел переговоры со швейцарами. – Послушайте, если вы будете с нами сотрудничать, никто не пострадает. Эти дети – будущее, мужик. Ваш долг – дать им пространство для протеста. Вы действительно хотите помешать? Всем будет проще, если вы просто позволите им это сделать.
– Не может быть и сраной речи, – сказал главный швейцар. – Вы должны немедленно уйти. «Лондон Карлтон» – это частная собственность. Люди заплатили хорошие деньги за то, чтобы посмотреть спектакль, о котором написано в программе. Кто вы такие, чтобы врываться и портить им вечер?
Ева заглянула в зрительный зал через центральную дверь. Зал был заполнен. На сцене Эрик Хамфрис только что обнял за талию и пытался поцеловать ее мать. Та дала ему пощечину:
– Прочь!
– Что это – шутка или серьезно?
– Совершенно серьезно!
– Вы играете чересчур серьезно, и это опасно!
Свет из открытой двери проникал в партер и вызывал взгляды и шепот сидящих там людей, поэтому Ева отошла. По ее расчетам, до момента, когда должна была войти группа, оставалось около пяти минут.
В фойе дети становились все более возбужденными. Они толкали и щипали друг друга. Показывали пальцами в пространство и кричали. Ползали на четвереньках. Ева объясняла это непривычностью обстановки. Обои с гранатовыми узорами. Вазы и урны в мавританском стиле. Плюшевые кресла и декоративные растения. Облицовка и фигурная лепнина из ореха и платана. Что-то среднее между шикарной гостиной и борделем: кто знает, как себя здесь вести?
Глен и Эгги прилагали все усилия, чтобы удержать детей на местах и не дать им уронить фонарики. Большинство фонарей погасло. Ева показала Перу, чтобы он снова зажег их, но Пер, сам по существу ребенок, стал подражать детям в их нервных подергиваниях.
– У меня как будто трип, – говорил он, вращая раскрытыми ладонями перед своим лицом.
Сукин сын. Он под наркотой?
Ева чувствовала, что должна была из-за этого рассердиться. Она запретила Айрис давать кому-либо наркотики, пока все не кончится. Однако Ева обнаружила, что не может вызвать в себе никакого гнева. Вдруг ей показалось, что она наблюдает за пожаром со стороны. Она чувствовала себя прекрасно, и ей было на все наплевать.
Кассирша заперлась в кабинке и спряталась под столом. Барбаре не удавалось оттуда ее вытащить.
– Хорошо, иди ты, – сказала Барбара. – Оставайся там, где сидишь.
Ева прошла в расположенный там же бар, взяла у стойки высокий табурет и принесла его Барбаре. Вместе они подставили его под дверную ручку так, чтобы ее нельзя было открыть изнутри.
Бармен вслед за Евой вышел в фойе:
– Эй, куда вы его понесли?
Барбара направила на него свой игрушечный пистолет.
– Твою ж мать, – сказал он.
– Вернись, блядь, на место, – произнесла Барбара.
– Я не хочу неприятностей, – сказал он, отходя назад, – я здесь недавно.
Ева закрыла за ним двери бара, вставив шест от фонаря в углубление ручки и подвигав его, чтобы заблокировать проход.
Пока она это делала, по зданию разнесся глубокий звук, похожий на удар, с которым падает на землю деревянная доска. Время остановилось, и члены «Уэрхауза» вопросительно посмотрели друг на друга.
Один из швейцаров воспользовался этим моментом, чтобы попытаться сбежать из круга. Началась потасовка, и через несколько секунд двое швейцаров-мужчин лежали лицом вниз на ковре. Несколько пар коленей давили им на шеи. Джошуа заклеил им рты, а Джей и Стьюи связали руки.
– Мы не хотели этого делать, но вы не оставили нам выбора.
Во время потасовки третьему швейцару, женщине, удалось вылезти из-под ног Джошуа. Освободившись, она, пошатываясь, поднялась на ноги и, одернув юбку униформы, направилась к лестнице. Ева – с легкой головой, счастливая – взяла у Эгги его шест и сняла с него фонарь. В руках у нее осталось страшно выглядящее оружие с металлическим крюком на конце. С ним она пошла к швейцару.
Насилие или ненасилие? Теперь, когда дул восточный ветер, заиграли барабаны войны: на чьей стороне была Ева? Она не представляла, что с ней будет. Но она не испугается, она продолжит. Пусть добро или зло станут неожиданностью. Если бы это было предсказано, она бы все равно не
