звуки колокола. Старинная телега медленно проехала по выметенной аллее. Подковы лошади звонко цокали по темным от времени мостовым. Это напоминало какую-то средневековую зарисовку в закатном свете. Стайка толстых голубей цвета пепла взлетела в небо с крыши, крытой красной черепицей, и дугой разошлась за дальним горизонтом. То был традиционный спокойный бельгийский вечер поздней осени. Столики рядами стояли на тротуарах возле кафе. Люди с улыбающимися довольными лицами сидели за вечерним чаем и кофе, явственно наслаждаясь. Пятна солнечного света на их лбах неожиданно резонировали с блеском мощеных улиц. Пускай то не была панорама старого города с высоты птичьего полета, я все равно ощущал пульс его жизни в изгибах аллей.
Однако, быстро шагая по бульварам и улицам старого Лёвена, я чувствовал, как прежняя решимость постепенно растворяется в каком-то незнакомом тревожном чувстве. Каждое более-менее высокое здание на каждом бульваре являлось частью университета. Группки студентов выскакивали из аудиторий на старинные улочки, катились на велосипедах, представлявшихся им инструментом освобождения. Велосипедисты накатывались волнами, и их юношеский задор рассеивал мрачное ощущение от старых, обветшалых особняков, а за собой они оставляли шлейф молодого возбуждения.
Мы свернули в тихий переулок и случайно наткнулись на еще одно старинное, торжественное, высокое здание колледжа. На стенах у него не было табличек, только выбитые в камне арабские цифры привлекали взор: 1425. Значит, какой-то мастер вырубил их 600 лет назад. Глядя на них, я невольно подумал о глубокой связи веков. Китайское название университета довольно длинное: Фламандский Лёвенский католический университет. 1425-й был юбилейным годом католической церкви. Папа Мартин V распорядился основать университет 9 февраля того года. Большинство профессоров было приглашено из Парижского университета, Кельнского университета и Венского университета. Великий мыслитель и ученый XVI века Эразм Роттердамский преподавал в Лёвенском университете. В 1517 году он основал три филологических колледжа, где занимались изучением еврейской, латинской и греческой литературы, отчего университет Лёвена превратился в гуманитарный центр своего времени.
Для китайца атмосфера – это главное. Кто читает лекцию и кем основан колледж – все это добавляет месту атмосферы. Какой пользоваться ручкой, с какой кафедры читать – даже из какой чашки пить чай, все это способствует созданию определенного флера. Он передается от поколения к поколению. Если записать историю Лёвенского университета на пергаменте старинным пером, атмосфера того времени будет передана в ней куда лучше. Даже Адриан, отличавшийся творческим началом, тоже некогда преподавал здесь; философ Липсиус был профессором университета много лет; основатель научной традиции Лёвена, математик Фризиус, воспитал в университете множество будущих ученых, как и картограф Меркатор, изобретатель метода рисования карт, который применяется до сих пор; ботаник Додунс и отец современной анатомии Везалий оба учились и преподавали там. Сейчас люди редко вспоминают о них. Их философские изречения и математические формулы больше не изучаются в аудиториях. Вместо этого Отец Время расставляет холодные каменные статуи среди теплых живых людей. Только в подписях на этих монументах и можно найти сведения о жизни и достижениях покойных. В их лицах, источенных стихиями, мы пытаемся отыскать то, что заставит наше неповоротливое воображение погрузиться в глубины минувшего.
В каком колледже училась Цянь Сюлин? Нам было известно лишь, что она поступила на факультет химии. Где же это здание располагалось тогда? Бродя по университетскому городку, мы чувствовали себя все более и более потерянными, словно погода внезапно ухудшилась. Мы понятия не имели, где искать следы Цянь Сюлин. Время от времени мы забредали в какой-нибудь загадочный и молчаливый особняк с его спокойной, умиротворенной атмосферой, сразу же отпугивавшей посторонних. Наш переводчик, господин Пенг Фей, предложил пойти в секретариат и попытать удачи там.
Естественно, мы не представляли, где этот секретариат находится. На лбу у господина Пенг Фея выступил пот. Он останавливал на улицах людей и просил указать нам путь. Пешком мы пропетляли через несколько кварталов и подошли к относительно небольшому старинному зданию.
«Здесь нет крепостных стен в традиционном смысле этого слова. В любой дом можно свободно заходить – никто ничего у вас не спросит. Это сделано специально, ради ощущения свободы. Однако фото- и видеосъемка у нас запрещены». Это строгое правило сообщила нам, улыбаясь, симпатичная молодая девушка на стойке информации университета. Мы, нагруженные фотографическим оборудованием, почувствовали себя так, будто нас поймали с поличным.
В здании было два длинных коридора с прикрытыми дверями. Иногда кто-то выходил из них, практически беззвучно, и дверь захлопывалась за ним. Опять же, беззвучно. В дальнем конце холла находилась украшенная бронзовой чеканкой спиральная лестница, которая вела на второй этаж. Весь особняк напоминал гигантскую аудиторию; темно-красные кресла были похожи на семечки граната в водах озера. Кафедры выглядели торжественно и чинно. Перед рядами кресел с высокой спинкой, обитой натуральной кожей, возвышалась роскошная полированная трибуна с резными цветами по бокам. Везде царила скрытая, приглушенная элегантность.
Но какое отношение это все имело к Цянь Сюлин?
В тот момент я задумался об историческом значении картины, открывшейся моим глазам. По нашим источникам, вступительная церемония Цянь Сюлин проходила в этой самой аудитории. В тот день она надела голубую кипао с белыми вышитыми цветами и темно-красный кардиган. В руках она держала толстую тетрадь; рядом сидели ее однокурсники. При поступлении на подготовительное отделение Сюлин легко сдала устные и письменные экзамены, поскольку отлично знала французский. Знакомые говорили, что эта сдержанная, но очень веселая азиатская девушка не могла скрыть оживления, когда доходило до опроса. Те, кто оказывался с ней в одном лекционном зале, обязательно замечали ее. Она была не из тех студентов, кто ждет, пока их спросят, а, наоборот, искала возможности высказаться. Нет, она не хвасталась своими знаниями, просто мысли у нее в голове бежали так стремительно, что опережали преподавателя. Обычно она садилась возле окна, и к концу занятия лицо у нее было красное, а с кончика носа стекал пот, будто она только что пробежала гонку на пять километров.
Азиатка неизменно улыбалась всем, с кем сталкивалась на занятиях. Если присмотреться, можно было заметить две крошечные морщинки в уголках ее рта. Она всегда казалась счастливой, будто никакие проблемы ее не касались. В действительности все было совсем не так. Никто не обращал на нее внимания за пределами классов, когда ее одолевала растущая тревога. И дело было всего лишь в китайском юноше, который ей не нравился, – ее суженом, Ву Чонгхи. Такая нелюбовь словно горькое лекарство: даже если от него есть польза, то его почти невозможно проглотить – не говоря уже о том, чтобы глотать всю жизнь! Нет,
