время полетов – запрета, за выполнением которого сам же должен был следить: «Этими ограничениями мы сами себя обкрадываем, создавая у людей впечатление „необыкновенной легкости“ и почти полной безопасности длительных полетов в космосе. На самом деле такие полеты очень трудны и опасны для космонавтов, и не только в физическом, но и в психологическом отношении». Каманин сознавал, что стирание негативных моментов из культурной памяти порождает мифы, создающие фундаментально неверное впечатление о космической программе. При этом он сам же не одобрял публичное выражение спорных точек зрения на освоение космоса. К примеру, Каманин отказался стать консультантом фильма Андрея Тарковского «Солярис», поскольку, по его словам, «подобная фантастика… не может увлекать – она принижает достоинство человека и чернит перспективы существования цивилизации»131.
Хотя такие настроения не приводили к активному противостоянию советскому режиму, они служили индикатором неповиновения среди тех самых групп, которые, как считалось, были опорой советского государства,– среди военных и работников оборонной промышленности. Космические инженеры культивировали собственные контрвоспоминания. Устав от постоянного беспорядка из-за бесконечных хрущевских реорганизаций структур управления экономикой, они начали ностальгировать по «железной дисциплине» сталинского времени как надежной основе мощного промышленного развития132.
Обмениваясь личными воспоминаниями о сталинском времени, инженеры произвели на свет миф о «золотом веке» советского ракетостроения. На самом деле в конце 1940-х годов высокопоставленные руководители оборонной промышленности точно так же жаловались на нехватку ресурсов и нерациональное управление133. Несмотря на это, контрвоспоминание о сталинском времени как периоде жесткого управления, строгой дисциплины и личной ответственности стало неотъемлемой частью профессиональной культуры советского ракетостроения.
У космонавтов, чью частную жизнь военное начальство контролировало почти так же жестко, как публичный образ, было мало возможностей культивировать собственные личные воспоминания. Однако они особо ценили именно те моменты своей жизни, которые оставались нетронутыми публичностью. Когда Юрий Гагарин захотел подарить матери свою фотографию, он не выбрал один из тех знаменитых снимков, что наводняли медиа по всему миру, а попросил копию фото, сделанного фотографом во время их случайной встречи в 1960 году, еще до полета в космос и мировой славы134.
Пока космонавты и космические инженеры частным образом культивировали свои контрвоспоминания, на границах публичного дискурса начали возникать альтернативные репрезентации космической эпохи через слухи, анекдоты и письма читателей в газеты и журналы. С упадком мифа о космонавтах в конце 1960-х годов триумфальный тон официальных сообщений, не изменившийся со времен полета Гагарина, начал звучать слишком патетично. После смерти Королева и гибели Гагарина распространилось циничное отношение к официальным сообщениям. Люди совершенно не доверяли туманным официальным заявлениям о причинах крушения самолета первого космонавта; зачастую куда большим доверием пользовались невероятные слухи о якобы алкогольном опьянении Гагарина, ошибке пилота или убийстве, организованном КГБ135.
Кроме того, многие были недовольны высокой стоимостью космической программы и большими расходами на пропагандистские поездки космонавтов. Эти темы не обсуждались публично и лишь иногда всплывали в письмах читателей или частных беседах. Например, в июне 1960 года молодежная газета опубликовала письмо Алексея Н., который со всей прямотой спрашивал о космической программе: «Что же дали эти спутники и ракеты простому смертному, в том числе и мне? Я, к примеру, накануне запуска ракеты был должен 300 рублей, так и до сих пор в долгу, несмотря на удачный запуск. Не кажется ли вам, что увлечение этими спутниками и космосом вообще является несвоевременным, а точнее сказать, преждевременным? Ракета, ракета, ракета!– да кому она нужна сейчас! Черт с ней пока, с этой Луной, но подай мне на стол получше. После этого действительно можно с Луной заигрывать»136. В 1963 году в секретном отчете КГБ приводилась цитата отставного маршала Георгия Жукова: «В космическое пространство вылетают миллиарды. На полет Ю. А. Гагарина израсходовали около 4-х миллиардов рублей. Никто ни разу не задал вопроса, во что обходятся все эти приемы, все эти поездки, приезды к нам гостей и прочее…»137 По мере того как росла нехватка продовольствия и товаров, общественность все больше сомневалась в оправданности щедрого финансирования космической программы.
После посадки на Луну «Аполлона-11» в 1969 году отставание СССР в космосе стало болезненно очевидным. Официальные сообщения о советских триумфах в космосе теперь встречались не только со скептицизмом, но и с насмешкой. Один из анекдотов повествовал о том, как Брежнев инструктирует космонавтов:
Брежнев вызвал группу космонавтов.
– Товарищи! Американцы высадились на Луне. Мы тут подумали и решили, что вы полетите на Солнце!
– Так сгорим ведь, Леонид Ильич!
–Не бойтесь, товарищи, партия подумала обо всем. Вы полетите ночью138.
В более поздней версии добавлялась концовка; космонавт спрашивал: «А как же мы его ночью-то найдем?» Теперь высмеивались не только советские политики, но и космонавты.
Еврейская эмиграция 1970-х годов внесла свой вклад в волну анекдотов о космонавтах: «Почему СССР не запускает людей на Луну? Боятся, что они станут невозвращенцами». В другой шутке высмеивался жизнерадостный тон отчетов космонавтов с орбиты: «Рабиновича запустили в космос. Он радирует: „Находясь на расстоянии десяти тысяч километров от Советской Родины, чувствую себя хорошо, как никогда“».139
Коммунистическая партия и советское государство активно поощряли создание и распространение космических мифов, но эти мифы не всегда навязывались сверху. Разнообразные акторы – военные руководители, инженеры, космонавты, писатели, режиссеры и многие другие – активно участвовали в переделке мифов под свои собственные повестки. Зачастую одни и те же люди, участники космической программы, были вовлечены в создание как официальных версий, так и контрмифов, опиравшихся на их личные воспоминания. Мифы обоих типов были адресованы конкретной аудитории – будь то общественность или узкий профессиональный круг – и воплощали собой конкретные политические и культурные ценности. Мифы обоих типов играли конструктивную роль. Публичные мифы помогали работе пропагандистской машины, давали наглядные репрезентации идеологическим понятиям социализма и национализма, цементировали идентичность нации. В свою очередь, контрмифы усиливали профессиональную идентичность космонавтов и космических инженеров и давали выход разочарованию и критике, вычищенным из официального дискурса. В частности, инженеры-ракетчики выводили свою профессиональную идентичность из основополагающего мифа о том, что истоки программы – в огненных испытаниях сталинской эпохи. Во второй главе прослеживается связь двух профессиональных культур – сталинских конструкторов ракет и хрущевских космических инженеров.
Глава 2. Сталинские конструкторы-ракетчики устремляются в космос: техническая интеллигенция встречает оттепель
25 сентября 1938 года Иосиф Сталин подписал приказ о расстреле семидесяти четырех военных специалистов и инженеров оборонной промышленности. Подписи остальных членов Политбюро сгрудились чуть ниже сталинской. Это была
