женщина способна это простить. Но Мертейль все ясно видит и так вооружена, что может сразить каждого. Вольнодумка во всех отношениях, она в процессе своих порочных размышлений доходит до самых передовых максим. Она эстетка; чтением различных книг она подготавливает себя к оттенкам настроений, которые ей сулит предстоящая ночь любви; она кончит эротическими извращениями. Мертейль полна ненависти художника к пошлости, к тем женщинам, которые по своему легкомыслию и глупости превращаются в машину для наслаждений. Чтобы не погрязнуть в будничном, она, как советчица молодежи, доходит до границ открытой подлости. Это мудрое развращение доверчивого юного существа! А чего стоит сознательный смертоносный удар по возлюбленной Вальмона, в сторону которой она направляет его тщеславную руку. С врагом своего же пола она держит себя как союзница. Именно она указывает человечеству то место, куда ничто человеческое больше не проникает. Женщина Ренессанса остается далеко позади. Жизнь Катарины Сфорца{14} должна была бы состоять из одного мгновенья, когда на крепостном валу в Имоле она воскликнула: «Мое дитя? Убейте его! Я нарожу еще!» И даже в этом случае Катарина не была бы Мертейль. Эта женщина неумолима: самый гнусный порок во всей его нетронутости равен наивысшей чистоте. Нет ничего, что могло бы погубить ее; и только собственная гордость губит ее. И когда все раскрывается в одном из театральных фойе, ее освистывает именно то общество, которое она водила за нос, именно те лицемерные полунегодяи, которым не хватало ума и смелости, чтобы стать такими же, как она: вот когда ее величие проявляется полностью. Она торжествовала, погибая; никто не мог считать, что она чувствовала себя разоблаченной, и приходилось возмущаться все громче и почти с испугом отметить: «А все-таки ни один мускул не дрогнул на ее лице!»
Куда она делась с тех пор, как исчезла из виду? До последнего часа она никогда не возвращалась, как вернулся с разжиженной кровью Вальмон. В произведении последующего художника, Бальзака, изобразившего общество, опаснейшая женщина уже не маркиза. Это мещаночка-потаскуха. И эта выскочка только разрешает, чтобы из-за нее погиб бедный старик; вряд ли она этому содействует. В ней мало инициативы чувств, еще меньше разума. Вместо философии — немножко цинизма распутной девки. Какое глубокое падение после того, как на вершине культуры только что владычествовала самая яростная злость! Никогда зло не проявлялось более буйно, чем в этой Мертейль; и так как для искусства интенсивность — самое главное, то можно прийти к выводу, что Мертейль — один из великих образов мировой литературы.
II
Творцом этого образа был солдат революции. Он оставался им, будучи генералом Рейнской армии и армии в Италии; он был им в своей книге. Она появилась в 1772 году, за три года до «Свадьбы Фигаро»{15}, и была принята как некое кредо. Вальмон и Мертейль олицетворяют упадок дворянства; третья основная фигура — замученная на смерть двумя преступниками Президентша — воплощение добродетели и набожности буржуазии. Даже без желания Лакло именно в Президентше красочно переливаются черты разложения. Порочная чувственность сверкает в ее затуманенных слезами взглядах. Она современница грешниц Греза{16}, потомок магдалин Карло Дольчи{17}. Она, эта маленькая буржуазная глупышка, которой судейское дворянство ее мужа обеспечило вход в светское общество, самозабвенно влюбилась в порочного элегантного Вальмона; одержимая этой щекочущей прихотью, от которой она не в силах дольше отказываться, она, отдавая дань небесам, решает спасти отвергнутого, претерпеть за него все муки. Лакло описал все так, как это было, и никому не возбраняется считать это отвратительным; сам он находил это прекрасным, в чем нет никакого сомнения. Он любит госпожу де Турвель, но всегда ли он любил ее?
Молодым офицером, худощавым и угрюмым, он бросил первые взоры на самое блестящее общество в Европе, а человеку с инстинктом художника, наблюдавшему это общество, трудно было не тянуться к нему в своих затаенных мечтаниях. Он жадно хочет обладать всем: изяществом, славой распутника, женщинами. Мертейль была все венчающей короной; он хотел ею обладать. Бесспорно лишь одно: только тот, кто любил эту женщину, мог изобразить ее в литературном произведении. В мечтах с ним происходит то, что с Вальмоном в действительности; сквозь мечты он, рафинируя эти два образа, перейдет от Мертейль к Турвель. Он сам был Вальмоном! Как мог бы он позже так замечательно воссоздать этот образ в своей памяти, если бы сам когда-то не носил его в себе? Может быть, лишь несколько лет его жизни во время которых Лакло делал тщетные попытки быть таким, как Вальмон. Его удерживают: бедность, робость человека, которому не суждено осуществить свою мечту, инстинкт будущей профессии. И тут решает время: разочарованная страсть Лакло с гневом обращается против того класса, в котором он так мечтал побеждать. Только теперь у него сложилось мировоззрение, без которого нельзя было описать этот класс. Он чувствует: я незаметно для себя пережил то, чего требовало время. И все, что собрано в этой книге, все это было мне предназначено. Я весь в ней, целиком и полностью. Следовательно, надо с этим обращаться осторожно. Это больше никогда не вернется; вся моя жизнь — ставка на это и моя эпоха. И он долго вынашивает свою единственную книгу, она появляется окончательно созревшей; письма, составляющие композицию книги, написаны без единого колебания, без единой помарки. Это творение сорокалетнего человека, венец его жизни, мастерски художественное произведение. Невозможно было бы описать психологически вернее утонченные интриги, наполнить моралью столь действенную катастрофу. Возвышенный эпистолярный стиль «Новой Элоизы» остался далеко позади; книга Лакло полна интеллектуальной остроты «Кандида» и «Этюда о нравах». Стремительное действие. Острое суждение. (Тормозит только сопротивляющаяся добродетель Президентши.) В книге сведены воедино все нити, на которых под конец висят одни лишь трупы, и нити эти в руках людей более старых, оставшихся в живых. Книга умна и глубока, неоспорима как по внешней отделке, так и по игре внутренних пружин.
Она написана; значит, надо писать дальше. Одно из свойств Вальмона обязан изобразить человек революции: его личную гордость. Вальмон не мог еще обойтись без светского общества; но ученик Руссо считает, что сможет. Через год после «Опасных связей» Лакло пишет о воспитании женщин; его метод воспитания ограничивается тем, что он показывает им «естественную женщину». Правда, «естественного человека» еще никто никогда не видел, Руссо придумал его с головы до ног; но существует неисследованная Африка, где он, возможно, обретается. Наличие этого человека — великое чаяние для всех. Для
