моему мнению, совершенно напрасно усматривают какую-то связь между шестой (патетической) симфонией h-moll и кончиной ее автора; стараются отыскать в ней выражение предчувствия смерти, как бы последний завет живущим, Ничего подобного такому впечатлению не осталось у меня от последнего свидания с Чайковским; он упоминал вскользь о первоначальном намерении, потом оставленном, написать целую программу к этой симфонии, говорил о ней вообще как о всяком другом сочинении и, окончив симфонию в августе, немедленно принялся за другие работы. В последние дни, проведенные им в Москве, он напомнил мне о своем предположении сделать огромное морское путешествие вроде поездки в Южную Америку или Австралию, причем я бы сопутствовал ему. В разговорах о моей поездке в Швецию он упоминал, что ближайшей зимой побывает наконец в Стокгольме, где он предполагал продирижировать один или два концерта и где его уже ждали, как мне говорили в самом Стокгольме. Композитор Свендсен из Копенгагена недавно сообщил мне, что он получил от Чайковского письмо, извещавшее о скором приезде в Данию, утром того дня, когда в вечернем издании газет появилась телеграмма о его смерти. Это служит еще лишним доказательством, что он был полон забот о будущем. Вместе с тем у него была уже намечена ближайшая большая работа: капитальная переделка его оперы «Опричник», причем едва ли не половина оперы была бы написана вновь и самое либретто должно было подвергнуться значительным изменениям. Одним словом, его занимали думы и планы относительно жизни, а не смерти; о смерти мы уже несколько лет говорили как о приближающейся неизбежной развязке нашего существования, и в последние дни нисколько не больше, нежели ранее. В дни молодости Чайковский боялся самой мысли о смерти, но с приближением старости страх этот исчез совершенно, хотя и оставалось во всей силе желание продлить по возможности земное существование, в котором наибольшую прелесть для него представляла его собственная внутренняя жизнь и наслаждение природой, любовь к которой доходила у него до обожания.
* * *
В августе месяце 1895 года, вернувшись из-за границы, я отправился в Клин, где не был уже несколько лот; раньше у меня не хватало духа увидеть места, где мы столько раз бывали вместе с Чайковским, посетить дом, где он жил в последнее время. Я знал, что дом принадлежит в настоящее время бывшему слуге Петра Ильича, Алексею Ивановичу Софронову, заботливо охраняющему квартиру своего барина в том виде, как она была при его жизни. По старой привычке я отправился с почтовым поездом, как я обыкновенно приезжал туда перед ранним ужином Чайковского. Я уже упоминал, что на последней квартире Петра Ильича я не бывал, но едва ли не половина клинских извозчиков меня знают, знают они все и дом, где жил мой умерший друг, и один из них меня доставил туда. Взволнованный и с тяжелым, трепетным чувством вошел я в опустевшее жилище, но как-то сразу успокоился, увидев кругом себя знакомые вещи, знакомую обстановку. Мне стало казаться, что я бывал тут много раз, все знаю и даже чувствую как будто присутствие хозяина; я боялся горьких воспоминаний и вместо того ощутил какое-то чувство особенного удовольствия, точно после долгой разлуки увиделся с кем-то близким, дорогим. Алексей Иванович оставил меня одного среди моих воспоминаний, потом явился, как в прежнее время, звать меня ужинать. Усадив меня за стол, он подошел ко мне с бутылкой в руке и сказал: «Эту бутылку Петр Ильич приказал беречь и не давать никому до вашего приезда». Оказалось, что летом 1893 пода Чайковский получил из-за границы в подарок несколько бутылок и последнюю из них, в ожидании скорого моего приезда, велел сохранить до меня, что и было исполнено. Я рано улегся спать, встал также довольно рано и провел еще несколько часов, окруженный предметами, живо напоминавшими невозвратное прошлое. Все в комнатах оставалось в том порядке, как было при покойном; шкафы с книгами, нотами, портреты на стенах, всякие мелкие вещи на письменном столе, не исключая и карт для пасьянса, все было на своих местах, недоставало только хозяина, но казалось, что он просто ушел на прогулку и вот-вот вернется. Перебирая книги и бумаги, я нашел листок, где Петр Ильич записывал для памяти, что ему нужно сделать, и там, между прочим, увидел заметку: «Написать Кашкину», но письма этого я, вероятно, не получил уже. Я испытывал тихое, сладкое чувство удовольствия, точно кроткий дух моего друга витал около меня. Я был все время один, ко мне после утреннего чая никто не входил. Опасаясь, что более долгое пребывание возбудит во мне иные чувства, я поблагодарил радушного домохозяина, простился с ним и уехал в Москву.
Русский композитор Петр Ильич Чайковский. 1862 год
Семья Чайковских. 1848 год
Слева направо: Петр Ильич Чайковский (в возрасте 8 лет), мать Александра Андреевна, сестра Александра (у коленей матери), сводная сестра Зинаида, старший брат Николай, младший брат Ипполит, отец Илья Петрович
Александра Ильинична Давыдова (урожденная Чайковская), сестра композитора. 1870 год
Модест Ильич Чайковский и Анатолий Ильич Чайковский, братья композитора. 1870 год
XX выпуск Императорского училища правоведения. Петр Чайковский – 7-й слева в 1-м ряду. 1859 год
Петр Чайковский. 1863 год
Петр Чайковский. 1865 год
Письмо Антону Павловичу Чехову. 20 октября 1889 года
Афиша первого представления «Пиковой дамы». 1891 год
Петр Чайковский (слева), Владимир Аргутинский (в центре) и Николай Конради (справа). 1889 год. РИА Новости
Петр Чайковский (сидит справа), племянник композитора Георгий Карцев (справа), Владимир Жедринский (слева), Алексей Апухтин (второй слева). 1888 год. РИА Новости
Дом Петра Чайковского в г. Клин. Композитор называл его «мое милое клинское убежище»
Петр Ильич Чайковский во Фроловском. 1882 год
Обед в садах Ортачала. Петр Чайковский во главе стола, напротив Варвары Зарудной. Фотография Иосифа
