9 октября несколько человек собрались его слушать в консерваторской зале. Мы с Чайковским уселись рядом посредине залы, квартет спели очень хорошо, и Петр Ильич попросил его повторить, что и было исполнено. Он сказал мне, что для него эта музыка имеет неизъяснимую прелесть, и он сам не может хорошенько отдать себе отчет в том, почему эта необычайно простая мелодия так ему нравится. Отблагодарив исполнителей и Е. А. Лавровскую, Петр Ильич ушел из консерватории, пригласив меня обедать у него вечером в Московской гостинице.
В Москву в это время приезжал директор гамбургского театра Поллини, бывший горячим поклонником таланта Чайковского и ставивший у себя в Гамбурге его оперы. Пришедши вечером к обеду в Московскую гостиницу, я нашел там Поллини, В. И. Сафонова и еще двух заграничных гостей. Оказалось, что обед имел полуделовой характер, потому что обсуждалось предложение Поллини о большом концертном путешествии по России с немецким оркестром, под управлением русских дирижеров. Поллини предполагал собрать отличный оркестр в Германии и в летний сезон, начиная с июня, сделать с этим оркестром путешествие по средней и южной России, по прибрежью Черного моря и Кавказу, по Волге и т. д. Дирижерами должны были быть Чайковский для своих сочинений, а В. И. Сафонов для остальной программы. Оркестр должен был в мае месяце прибыть в Москву и сделать тщательнейшим образом репетиции для двух симфонических концертов – больше в одном городе не предполагалось давать, – а с июня предполагалось начать путешествие, причем в большинстве городов думали давать только по одному концерту. Проект был соблазнителен в том отношении, что при средствах Поллини и его знании дела он мог устроить все наилучшим образом, и подобные концерты для провинции были бы совершенно неслыханными по средствам исполнения и тщательности подготовки. Проект Поллини в принципе был очень сочувственно принят всеми присутствовавшими, решили тщательнее выработать детали, составить подробные сметы и по возможности осуществить предприятие ближайшим летом. Поллини, В. И. Сафонов и один из иностранцев ушли в смежную комнату, где занялись некоторыми предварительными соображениями относительно общей постановки дела, бывшая туг же заграничная певица уехала в свою гостиницу или в театр, и мы остались вдвоем с Петром Ильичом.
Мы не виделись все лето, и потому переговорить нашлось многое. Он рассказывал мне о Кембридже, с большой симпатией говорил о профессоре тамошнего университета, поместившем его у себя, и об одном из сотоварищей по докторству, Арриго Бойто, очаровавшем его умом и образованностью. Я рассказывал о поездке, сделанной мною по Швеции и Дании, он с большим интересом расспрашивал у меня разные подробности, потому что сам давно хотел туда съездить, но ему все почему-то не удавалось. Только узнав, что я был недалеко от Бергена, он начал с горячностью пенять мне, что я не заехал познакомиться с жившим поблизости Бергена Э. Григом. Петр Ильич не только ценил его композиторский талант, но и очень любил, как людей, Грига и его жену, по его словам ангела-хранителя своего мужа, обладающего хрупким здоровьем. Нечувствительно разговор перешел на наши последние утраты: смерть Альбрехта и Зверева; пришлось с тем вместе вспомнить, что наш прежний кружок страшно поредел, и уже немного нас осталось. Невольно пришла в голову мысль: чей-то будет ближайший черед безвозвратного ухода? Я с полным убеждением сказал Петру Ильичу, что, вероятно, ему придется всех нас пережить; он оспаривал эту вероятность, но в заключение сказал, что он никогда себя не чувствовал ни таким здоровым, ни таким счастливым, как в настоящее время. Петр Ильич в тот же вечер должен был уехать с курьерским поездом в Петербург, и пора уже было отправляться на железную дорогу. Он ехал дирижировать в Петербурге свою новую симфонию, шестую, совершенно мне не известную; автор сказал мне, что относительно первых трех частей у него нет никаких сомнений, но последняя часть составляет еще для него вопрос, и, быть может, после петербургского исполнения часть эта будет уничтожена и заменена новой. Концерт Музыкального общества в Москве был назначен на 23 октября: Чайковский предполагал вернуться в Клин несколькими днями ранее, а в день концерта приехать в Москву; на случай, если бы мы не встретились в концерте, он назначил свидание после концерта в Московской гостинице, куда он хотел привести ужинать несколько человек и в том числе певца Е. Удэна, приглашенного в Музыкальное общество по его указанию. На этом разговор наш кончился, мы все распростились, и Чайковский поехал на железную дорогу, куда багаж его был уже отправлен из гостиницы. Ни Петр Ильич, ни я проводов не любили, а потому мне и в голову не пришло поехать с ним на станцию, тем более что через две недели мы предполагали опять свидеться, а возможность вечной разлуки, конечно, не приходила нам в голову.
Я был совершенно уверен, что в субботу, 23 октября мы увидимся, потому что Петр Ильич любил очень точно соблюдать свои предположения. С той же уверенностью я пришел и в концерт 23 числа и здесь только узнал, что В. И. Сафонов получил телеграмму о болезни Чайковского, но телеграмма была успокоительного характера, в ней говорилось о миновавшей страшной опасности. Оказалось потом, что это была горькая ошибка – неотразимая опасность только наступала тогда, когда посылалась в Москву успокоительная телеграмма.
Мы не имели никаких сведений о болезни Чайковского, и полученная телеграмма была нам совершенно непонятна, да кроме того, обстоятельства сложились так, что не было возможности навести немедленно справки. Петр Ильич последние годы всегда останавливался в Петербурге у брата своего Модеста Ильича, а тот незадолго перед тем переменил квартиру, и никто из нас не знал его нового адреса. В. И. Сафонов послал телеграмму в Петербургскую консерваторию, но по случаю воскресного дня она там залежалась; одним словом, мы ничего определенного не знали, и только часов в 8 утра в понедельник, 25 октября, меня известил Д. А. Грингмут из «Московских ведомостей», что моего дорогого друга не стало. Я в тот же день выехал в Петербург и нашел там уже закрытый и запаянный гроб.
Этим я оканчиваю мои «Воспоминания»; конечно, возможно было бы дополнить их различными эпизодами, но пока этого делать не буду, а быть может, и никогда не сделаю. Одну главу я оставлю в запечатанном пакете, и если через тридцать дет поинтересуются еще этим, тогда возможно будет его вскрыть; пакет я оставлю на попечение Московской консерватории. Там будет рассказан один эпизод из жизни Чайковского, о котором здесь только слегка упомянуто.
Упомяну еще, что, по
