дефицита пива.
Выйдя из спальни, он направился в штабной кабинет – с бутылкой шампанского, большим куском швейцарского сыра грюйер и запиской: «Капитану Пиму и его сотрудникам от премьер-министра в честь дня Победы в Европе». От супруги Клементины из Москвы пришла поздравительная телеграмма: «В этот необыкновенный день все мои мысли с тобой. Без тебя его бы не было».
В Москву Черчилль написал и Сталину: «Я только что получил Ваше послание, а также прочитал письмо от генерала Антонова генералу Эйзенхауэру, в котором предлагается, чтобы объявление о капитуляции Германии было бы отложено до 9 мая 1945 г. Для меня было невозможно отложить мое заявление на 24 часа, как Вы это предлагаете… Полагаю, что президент Трумэн делает свое заявление сегодня в 9 часов утра по американскому времени, и я надеюсь, что Вы с соответствующими оговорками сможете сделать Ваше заявление, как это было условлено».
Уинстон Черчилль с членами британской королевской семьи на балконе Букингемского дворца. Слева направо: Принцесса Елизавета (будущая королева Елизавета II), королева Елизавета, Уинстон Черчилль, король Георг VI (1895–1952), принцесса Маргарет
8 мая 1945 г.
Имперский военный музей,
Лондон
Это послание Черчилля – о времени объявления Победы – было передано из британского посольства в СССР в наркомат иностранных дел только в 16:55 по московскому времени, то есть тогда, когда Черчилль уже сделал свое заявление.
После часа дня Черчилль отправился в Букингемский дворец, где обедал с королем. «Мы поздравили друг друга с окончанием европейской войны, – записал Георг VI в дневнике. – День, которого мы так ждали, наконец-то настал, и мы можем возблагодарить Бога за то, что наши бедствия уже позади».
Вернувшись на Даунинг-стрит, в три часа дня Черчилль выступил по радио с обращением к британскому народу, описал переговоры о капитуляции и объявил: «Война с немцами закончена». Затем он напомнил, что предстояло еще выиграть войну с Японией. Завершил выступление Черчилль словами:
– Вперед, Британия!
Клементина слушала выступление мужа по радио в английском посольстве в Москве. С ней в тот момент находился и бывший премьер-министр Франции Эдуард Эррио, которого в конце апреля освободили из концлагеря, как мы помним, танкисты армии Лелюшенко недалеко от Берлина.
Завершив выступление, Черчилль на машине едва продрался сквозь огромную толпу, собравшуюся около парламента.
– Каждый из нас совершает ошибки, – сказал он членам палаты общин. – Но сила парламентских институтов проявила себя в самый нужный момент, когда шла самая жесткая и затяжная война и отстояла все основополагающие принципы демократии.
Вечером в Лондоне продолжались торжества, и Черчилль снова вышел на балкон своей резиденции и произнес еще одну краткую речь.
– Враг повержен, – сказал он, – и ждет нашего суда и нашей милости.
Затем принялся разбирать почту. Одна из телеграмм была от британского временного поверенного в Москве Фрэнка Робертса. Тот сообщал, что русские раздраженно реагируют на британскую озабоченность судьбой пятнадцати польских политиков, которые были арестованы около Варшавы за антисоветскую деятельность. «Нас совершенно не интересует, что говорит советская пропаганда, – ответил Черчилль. – У нас больше нет никакого желания вести с советским правительством подробные дискуссии по поводу их взглядов и действий». Эта телеграмма была отправлена в Москву за два часа до полуночи.
Но Черчилль не был бы самим собой, если бы одновременно не написал в Москву Клементине: «Было бы хорошо, если бы завтра, в среду, ты обратилась по радио к русскому народу при условии, что это будет приятно Кремлю. Если это возможно, то передай им от меня следующее послание. “Здесь, в нашем островном государстве, мы сегодня очень часто думаем о вас и шлем вам из глубины наших сердец пожелания счастья и благополучия”».
Народные гуляния на улице Стрэнд в Лондоне в день победы над Германией
8 мая 1945 г.
Имперский военный музей, Лондон
В Париже почти миллионная толпа шествовала вслед за генералом Шарлем де Голлем по Елисейским полям до Триумфальной арки. Перед волнующимся морем голов и французских триколоров глава Временного правительства Франции произнес:
– Слава! Вечная слава нашим армиям и их руководителям! Слава нашему народу, которого не сломили и не согнули страшные испытания! Слава Объединенным Нациям, которые смешали свою кровь с нашей кровью, свои страдания с нашими стараниями, свои надежды с нашими надеждами и которые сегодня торжествуют вместе с нами! Да здравствует Франция!
Французская армия тоже еще продолжала военные действия – против борцов за независимость Алжира. Историк Марк Ферро меланхолично замечал: «И разве кому-то было интересно знать, что 8 мая 1945 года в день празднования Победы, в алжирском городе Константина в результате подавления восстания при помощи авиации погибло свыше 15 тысяч человек».
В Соединенных Штатах еще ночью было получено послание Сталина с просьбой отложить заявление до 9 мая. Но президенту Трумэну его докладывать не спешили. Он увидел его на своем столе в 7 часов утра 8 мая.
В этот день Трумэн отмечал свой 61-й год рождения, и с утра был занят приемом поздравлений по поводу двойного праздника.
Советское посольство всю ночь и все утро пыталось узнать по телефону судьбу послания от Сталина. Но тщетно.
В девять утра Трумэн выступил по радио. В мемуарах президента тот день выглядел так: «В то утро 8 мая к 8:35 я прибыл в здание исполнительного офиса Белого дома. Я собирался сообщить американскому народу об окончании войны в Европе. Со мной в тот момент были миссис Трумэн, моя дочь Маргарет, высшие армейские и флотские представители министерств США и Британии, а также ряд руководителей сената и палаты представителей… Я зачитал им официальное объявление:
– Наступил торжественный и славный час. Генерал Эйзенхауэр сообщил мне, что военные силы Германии сдались Объединенным Нациям. Флаги свободы развеваются по всей Европе.
За эту победу мы вместе возносим благодарность Провидению, которое вело и поддерживало нас в трудные дни невзгод. Наша радость омрачена и подавлена осознанием той ужасной цены, которую мы заплатили, чтобы избавить мир от Гитлера и его дьявольской банды. Давайте не будем забывать, мои дорогие американцы, о горе и душевной боли, которые сегодня живут в домах столь многих наших соседей, где самое дорогое было принесено в жертву нашей свободе».
Выступление Трумэна советскому послу Громыко не понравилось: «Он тоже говорил о победе, но как-то сухо, казенно. Народ ликовал, вся Америка торжествовала, а на каменном лице нового американского президента лежала печать сдержанности».
Если Черчилль в своем выступлении говорил о советском союзнике, то Трумэн не упомянул его
