посылать меня под своим именем! В сем иноземном скотнике русское звание — точно красная тряпка для быков! И как можно исполнять порученное дело, если на тебя тычут со всех сторон пальцем! А сегодня встреча с „Часовщиком“…»
Да, именно сегодня — в последний день шестнадцатого года, в двенадцать часов дня, по инструкции, выданной в Париже, ему надлежало встречаться со связным. Необходимо было подтвердить свое благополучное прибытие в Цюрих и готовность к встрече со вторым агентом.
Он вынул из нагрудного кармана часы и, открыв крышку, сверил время — двенадцать десятого. Непроизвольно подкрутил пружину на случай, если в зале были агенты, — демонстративно потряс часы перед ухом, вновь посмотрел на циферблат и, щелкнув крышкой, вложил часы в карман. Потом, подозвав кельнера, заказал кофе.
Неспешно отхлебывая напиток, Алексей Николаевич стал осматривать присутствующих в зале. Их было немного.
В центре зала расположилась громко и шумно разговаривающая по-итальянски чета с тремя вертлявыми мальчуганами — от трех до шести лет. У окна, за одним столом, — две пожилые пары, степенно беседующие за все тем же утренним кофе; не то немцы, не то австрийцы; а может, швейцарцы. По углам зала — двое мужчин. Один — слева — среднего возраста, отчего-то в вечернем костюме, торопливо уплетал свой завтрак; второй — справа — вальяжный, лет пятидесяти, с короткой щеточкой усов и бросающимся в глаза ярко-красным платком, торчащим из нагрудного кармана. Этот, уже позавтракав, теперь с важным видом попыхивал длинной сигарой.
«Негусто, однако, — подытожил свое наблюдение Листок. — Этак со всеми обывателями не познакомишься…»
И тут Листку пришла на ум неплохая, как ему показалось, мысль: сделать это возможно сегодня вечером, на объявленном новогоднем обеде. Уж на него-то, пожалуй, явится вся гостиничная аристократия!
Когда вышел из гостиницы, ярко светило солнце, хотя было значительно морознее. Вышел за час до назначенного часа. Не то чтобы боялся опоздать — мастерская «Часовщика» находилась всего в десяти минутах ходьбы — за гостиницей, на улице, параллельной набережной. Но утренний инцидент с австрийской четой вдруг наглядно подтвердил верность назиданий Истомина — даже здесь, в нейтральной от враждующих союзов Швейцарии, у него будет немало врагов. И если уж обыватели ведут себя откровенно враждебно, то местная полиция, связь которой с германской разведкой даже не скрывается, по определению не могла оставить русского офицера без присмотра. Так что, отправляясь на встречу с цюрихским связным, ухо надо было держать востро!
Вероятно, под воздействием этих соображений, выйдя на набережную, он впервые подумал, что было неправильным назначать встречу с «Часовщиком» сразу по прибытии. Разумнее было бы выждать несколько дней, пока швейцарские ищейки не убедятся в его благонадежности. Хотя Истомина можно было понять — до пятого января не так уж много времени. Так что остается одно — быть предельно осторожным и, прежде чем войти в мастерскую связного, трижды убедиться, что не подвергает его опасности. А уж этому его учить не надо — опыта по службе в Воронежском губернском жандармском управлении было не занимать! Оттого-то и вышел на встречу на час раньше. Оттого, постояв за оградой гостиничного двора, свернул не налево, за угол «Eden», за которым до Дуфуштрассе с мастерской «Часовщика» было ближе всего, а направо, в сторону театра. И пошел по уже знакомой ему набережной Утоквай, теперь пестревшей разноцветьем флажков и фонарей — город приготовился к встрече Нового года.
Шел не торопясь, как обычный прогуливающийся турист. К счастью, в отличие от вчерашней прогулки, на набережной было немноголюдно, и он с уверенностью мог сказать, что «хвоста» за собой не вел.
Минут через двадцать дошел до Зекселойтенплац, по которому, в окружении зевак, разгуливали странные ряженые, называемые бегавшими за ними мальчишками «Silvesterklaus». Вспомнил, что 31 декабря у католиков и протестантов празднуется как день святого Сильвестра — канун Нового года.
Вновь искренне полюбовался видом городского театра, неприметно поглядывая по сторонам. И хотя у театра было значительно оживленнее, но и здесь ничего подозрительного не усмотрел. Убедившись в том, прошел дальше — в проулок за театром, выходящим на перекресток с Дуфуштрассе.
Это была одна из тихих, уютных улиц Цюриха рядом с историческим центром. Опрятные двухэтажные дома, примыкающие друг к другу, редкие прохожие, одинокие экипажи, гулко цокающие по каменной мостовой…
Листок намеренно пошел по четной стороне, чтобы издали разглядеть вывеску на первом этаже дома 11 — «Uhrmacherwerkstatt von Hans Müller»[22]. Заметил ее сразу. На всей улице она была наиболее примечательной — красная, вытянутая узкой полосой, с буквами, аккуратно выведенными белой краской.
Не доходя до здания напротив, остановился. Похоже, слежки не было. Но если за мастерской и следили — то, вероятнее всего, из окон этого дома напротив.
По инструкции оставалось последнее — разглядеть знак безопасности в витрине мастерской.
Как и в ресторане гостиницы, демонстративно достал часы — без пяти двенадцать. Постучал по циферблату, встряхнул, поднес к уху. Затем огляделся по сторонам и словно бы невзначай уставился в витрину мастерской Ганса Мюллера. За стеклом висело трое настенных часов — значит, все в порядке. При опасности одни из них отсутствовали бы… Пропустил мимо себя молодую пару, державшую друг друга под руку и куда-то спешившую, и перешел улицу.
Остекленная дверь мастерской натужно отворилась под звон колокольчика и тут же захлопнулась от сжавшейся пружины.
Сначала показалось, что внутри небольшого помещения никого не было. Слева стена с образцами настенных часов, раскачивающих вразнобой свои круглые маятники; вдоль правой и передней стен — Г-образный прилавок. И только присмотревшись, заметил за ним — прямо напротив входа — плешивую макушку пожилого мужчины, склонившегося над каким-то механизмом. На звон колокольчика тот поднял гладко выбритое лицо, откинул на лоб темный цилиндрик с лупой, не спеша водрузил на их место массивные линзы очков и, уставившись через них на вошедшего, поднялся. А поднявшись, оказался невысокого роста полноватым стариком лет шестидесяти, в черной бюргерской жилетке и с темными нарукавниками, натянутыми до самых плеч. И отчего-то — вероятно, из-за выразительно торчавшего носа — он напомнил ему знакомого бердичевского еврея…
— Доброе утро… — произнес мужчина мягко и в то же время с легкой настороженностью в голосе. — Чем могу служить?
Почему-то в голове Листка пронеслось подозрительное — тот ли? Что, если напарник или обычный мюллеровский подмастерье?
И все же приподнял кепи в знак приветствия и, вынимая из кармана золотой «брегет», прошел к прилавку.
— Что-то стали отставать… Не посмотрите?
Старик взял в руки протянутые часы и, не
