личным столом, добрая пожилая женщина, еще пошутила: «Направили мы вашего сына не на абы какой участок, а на «Гарный»!
— Говорил, — все же решилась солгать Хомуткова, — на «Гарном».
— Тогда прибивайтесь к нашей компании.
Сначала «тупичок» был забит до отказа. Но, постояв пять — десять минут, многие из тех, кто толпился здесь, ушли на шахтный двор, поближе к стволу, по которому поднимались из шахты и опускались в нее люди, и больше не возвратились.
— Машенька, — попросила Полина Дмитриевна свою бывшую ученицу, а теперь жену проходчика Чепеля, — сбегай-ка узнай, может, наши уже выехали?
Маша была на «Первомайке» бухгалтером, где и у кого выяснить — знала.
— Твой в шахте, — сказала ей ламповщица.
— А Комарников?
— Тоже.
— Выедут Матвей и Егор Филиппович — скажи: мы здесь, ждем.
У ламповой Маша встретила знакомого крепильщика с «Гарного».
— На участке все в порядке? — спросила она, неотрывно следя за каждым его жестом.
— Порядок… — буркнул тот.
— А чего же тогда наши задержались?
Крепильщик сделал вид, что не расслышал ее.
* * *
В «тупичке» оставалось человек пятнадцать-шестнадцать: Полина Дмитриевна, Хомуткова, Маша Чепель, Мотря Ляскун, жена проходчика Тихоничкина — Бриллиантова, Мануков, девять-десять женщин, мужья которых работали на других участках. Что произошло и где — никто из них не знал, а неизбежные в таких случаях слухи носили самый разноречивый характер. Бриллиантова, заходившая в медсанчасть шахты, где она работала, утверждала:
— Завал на «Гарном». Врач сказал, а ему, — разъясняла она непосвященным, — о всех таких случаях звонят раньше, чем директору.
— Ни, такого буты не може, — возразила Мотря, женщина дородная и решительная, — мий чоловик мэни казав, що завалы бувають, колы кэпсько крепя ставлять, а на «Гарному» вси выбийныки, як мий Пантелей Макарович, и завалов воны николы не робылы.
— Кажусь, нэ на «Гарному», а на «Антоньеському…»
— Не верьте, бабоньки, я слыхала…
И тут затрещал динамик, все другие звуки исчезли, словно впитались в бетонные стены. «Внимание, внимание! Слушайте сообщение заместителя главного инженера по технике безопасности товарища Глоткова».
«Дорогие товарищи! — заговорил он после продолжительного молчания. — Сегодня, в конце третьей смены, в «Восточной» лаве участка «Гарный» произошел внезапный выброс угля и газа. На восточном крыле участка работали…»
Динамик поперхнулся и затих, словно тот, кто должен был назвать работавших там, этого сделать не осмеливался. Наконец, решился. Откашлялся:
«Комарников Егор Филиппович, бригадир проходчиков».
Хрустнули переплетенные пальцы. Полина Дмитриевна выпрямилась, все в ней было подчинено одной мысли: не расслабиться. «Расслабишься — сломаешься, — про себя твердила Полина Дмитриевна. — А ты не должна, не имеешь права…»
Если бы не выдержала жена коммуниста, партгрупорга, учительница, воспитывавшая у детей шахтеров, многие из которых сами стали шахтерами, стойкость и мужество, если бы сломилась она — как бы могли устоять остальные? И Полина Дмитриевна повторяла и повторяла: «Ты не должна, не имеешь права…» Эти несколько раз, как заклинание, мысленно произнесенные ею слова помогли ей осилить слабость, чуть не подкосившую ее.
«Чепель Матвей Артемович, проходчик», — донеслось из динамика.
— Матюшенька! — встрепенулась Маша Чепель и зашлась беззвучным плачем.
О том, что с Матвеем и Егором Филипповичем случилась беда, она заподозрила после встречи с крепильщиком, но ей хотелось верить, что, говоря: «Порядок», тот не солгал, Маша почти поверила в это и вот ее надежда пропала…
«Тихоничкин Максим Мартынович, проходчик».
Бриллиантова — высокая, все еще статная, красивая — не дрогнула, бровью не повела. В «тупичок» привела ее не тревога за судьбу мужа — не хотела давать лишнего повода для пересудов. Где-то в глубине души, в самых темных ее закоулках, сразу, как только Агния услышала об аварии на «Гарном», шевельнулось желание, в котором она не хотела себе признаваться. Но родившись, желание росло, нашептывало: «Так было бы лучше для всех…» Бриллиантова понимала: то, о чем она думает, бесчеловечно. Хотела хотя бы выдавить слезу, и не смогла. Правда, ей удалось заглушить мстительную радость, она перестала повторять про себя: «Это тебе за вчерашнее!..»
«Манукова Марина Михайловна, помощник начальника участка вентиляции», — торопливо выдохнул Глотков.
— Доченька… — глухо простонал Мануков и, сняв шапку, низко опустил голову.
«Ляскун Пантелей Макарович, забойщик».
— Це ж мий хазяин! — всплеснув руками, заголосила Мотря.
— Голубушка, — взмолилась едва стоявшая на ногах Хомуткова, — вы радио заглушаете, ничего не слышно. Я прошу вас…
«Жур Ермак Тихонович, забойщик».
В «тупичке» никто не отозвался: был Ермак холостым, родители жили в другом городе.
«Хомутков Марк Орестович, насыпщик».
— А-а-а! — жутко завопила Христина Владимировна и начала заваливаться, падать навзничь. Полина Дмитриевна едва успела подхватить ее. В «тупичке» поднялась суматоха. Бриллиантова пыталась привести Хомуткову в чувство, но, очнувшись, та снова теряла сознание. Вскоре ее забрала «скорая помощь».
«На «Гарный»-восток направлены горноспасательные части, — обрела уверенность речь Глоткова. — Приняты другие действенные меры. Руководство аварийно-спасательными работами обращается ко всем трудящимся шахты, членам их семей, к родным и близким, друзьям и знакомым застигнутых выбросом.
Дорогие товарищи!
Не приходите без надобности на шахту, не задерживайтесь после работы в служебных и технических зданиях. Не создавайте сутолоки и нервозности, не отвлекайте горноспасателей, рабочих, инженеров от исполнения ими своего первостепенного, святого долга. Информация о ходе аварийно-спасательных работ нашим радиоузлом будет передаваться в семь, четырнадцать и двадцать два часа, а в случае получения важных сведений — немедленно в любое время суток».
Глоткова сменила диктор. Она разделила его выступление на «Сообщение» и «Обращение». Еще раз прочитав первое, через каждые четверть часа стала повторять второе. Нарядная опустела. Небольшая группка людей осталась лишь в «тупичке».
Полина Дмитриевна знала шахту не по рассказам. В сорок третьем она приехала в Донбасс по комсомольской путевке. Орудуя ломом и лопатой, в стужу разбирала руины взорванной и сожженной гитлеровцами красавицы «Первомайки», построенной в канун Великой Отечественной войны. Потом очищала от ила штреки, грузила обвалившуюся породу. Восстановили шахту — осталась на подземных работах. Прежняя, наскоро восстановленная «Первомайка» была опаснее теперешней, но Поля спускалась в нее так же уверенно, как вот уже два десятка лет заходит в школьные классы. Мужу, бывшему фронтовику-разведчику, его профессия тоже не внушала страха, и он не давал Поле повода бояться за него. Правда, в первые годы их совместной жизни, когда Егорушка частенько перебирал и уходил на шахту с несвежей головой, опасения порой закрадывались в ее душу, и Поля, если работали в одной смене, выдумав причину, наведывалась в его забой, чтобы удостовериться — «отклыгал» ли? не прошибло ли с похмелья?
Но Егорушка имел завидное качество: как бы не перебрал накануне, достаточно было ему только ступить в клеть — обретал силы и ясную голову. И дурные предчувствия постепенно навсегда покинули Полину Дмитриевну. Потому ли, что мысль о внезапной
