мере какое-то время.
Мы целовались, пока к нам не присоединились остальные парни, рассеявшись вокруг костра в переднем дворике старого, готического дома, которым дорожила Руби, который она оставила своей дочери, потому что, хоть она и знала, что Офелия была змеей, она не могла не позаботится о ней в последний раз.
Аарон и Оскар сели на старую скамейку, которую мы перетащили через лужайку, в то время как Кэл опустился в приседе на камень. Мы с Хаэлем оставались на месте, а Виктор руководил нами, как альфа-волк своей стаей.
— Есть одно письмо, — сказал он, показывая нам конверт, который ему передал адвокат во время встречи в понедельник. Он не прикасался к нему с тех пор, но оно лежало на стол несколько дней, задумчиво и молчаливо, храня все свои секреты в прессованной цветочной бумаге. — Вероятно, мне следует зачитать его вслух.
Он уставился на него, словно предпочел бы бросить его в огонь и смотреть, как оно горело, но его любопытство взяло вверх, и он, наконец, открыл его. Страница раскрылась в его руках, а Виктора застали за прочтением слов его бабушки Руби.
— Виктор, — начал он, когда моя кожа покрылась мурашками, и я вспомнила письмо Пенелопы мне, то, которое она оставила в своем дневнике и которое Сара Янг отдала мне, хоть и не должна была. Я читала его так много раз, что несмотря на то что теперь оно было запятнано слезами, я все еще помнила каждое слово в нем. Кроме того, я сделала сотни фотографий на телефон и загрузила их на облако, на всякий случай. — Мы не всегда получаем то, что хотим. Чаще всего мы не получаем даже то, что нам нужно. Твоя мать получила все, чего она хотела, в чем нуждалась, чего желала, о чем мечтала, чего вожделела, чего жаждала.
Не знаю, поэтому ли она превратилась в человека, которого я больше не узнавала, в того, кто, казалось, позабыл, какого это чувствовать, заботится или дорожить. Но поэтому я так и поступаю, потому оставляю все тебе.
Но только на этих условиях.
Я хочу, чтобы ты научился добиваться своего. Хочу чтобы ты учился — и точка. Хочу, чтобы ты был честным. В основном, я хочу, чтобы ты научился любить. Потому что любовь — самая могущественная из известных сил во Вселенной. Она противостоит логике и делает дураками всех нас, но еще она дает нам причину продолжать идти, даже когда вокруг мрак и кажется будто мир рушится.
Я люблю тебя Виктор, и потому оставляю тебе целый мир.
Виктор перестал читать, а затем опустил письмо.
Затем Хаэль отпустил меня, чтобы я могла подойти к Вику, и он притянул меня в свои сильные руки и прижал к себе, настолько крепко, что я знала, что он испытывал целую гамму эмоций, хоть и не признавался в этом.
— Целый мир…, — сказал он через какое-то время, выдохнув в мои волосы. Виктор слегка отстранил меня, чтобы мог своими большими руками обхватить мое лицо и поцеловать меня, пока я не стала ничем иным, как духом, сердцем и источником эмоций, которые взлетали и падали. — Она оставила мне целый мир, — он взглянул в мои глаза, а затем поднял взгляд, чтобы посмотреть на мальчиков — его мальчиков, наших мальчиков — прежде чем снова обратить свое внимание ко мне. — А теперь я даю его тебе.
Я знала, что он имел в виду деньги, возможности, контроль над городом, который мы все любим ненавидеть и ненавидим любить.
Но в его эбоновых глазах — да, мистер Дарквуд жив, ладно? — я увидела это на самом деле.
Целый мир.
— Я даю его тебе, — повторил он, а затем поцеловал меня, и я без сомнений знала, что не имел в виду лишь меня.
Он имел в виду всех нас. Всех шестерых.
Хавок
* * *
Год спустя…
Воздух был отравлен белой пылью. Она скапливалась везде, куда бы мы ни пошли на первом этаже дома.
Теперь, с полученным наследством Виктора, мы по уши погрязли в ремонте, который только сейчас приближался к своему апогею. Если честно, место было полным беспорядком. Дыры в потолках, отсутствовали кусочки пола, гипсокартон покрыт гнилью, из камина выпадали камни. Кухня отсутствовала, ванные были ямами, где раньше были туалеты, раковины и душевые кабинки (что было настоящим, гребанным позором, потому что Оскар сказал нам, что в этом месте все детали были оригинальными, пока Офелия не распродала их).
А теперь?
Казалось, почти невозможно вспомнить, что здесь были убиты Эрик и Тодд Кушнеры. На самом деле, я могла вспомнить это только когда находилась под кайфом и свет падал в спальню наверху как раз под правильным углом, и даже тогда это не имело значения, потому что они были гребаными педофилами, так что их смерть — не что иное, как благословение для мира.
В основном, я помню, как вышла здесь замуж в чертовски дорогом, черном платье от Lazaro, которое все еще висело в шкафу в доме Аарона. Зная, что его мать все еще, технически, владеет домом, а ее невозможно найти, мы не могли продать его. Тем не менее, мы могли продолжать выплачивать ипотеку и позволить Мари жить там, пока мы не найдем ее, чтобы она купила его.
Если мы вообще когда-либо найдем ее.
Не то, чтобы это имело значение.
— Выглядит чертовски потрясающе, — сказала я, стоя посреди почти законченной кухни. Здесь были шкафчики, столешницы и отверстия, в которые должны входить все приборы. Она выглядела…по-взрослому, странно и не похоже ни на что, где я когда-либо была. — Кто будет здесь готовить? Хаэль? Аарон?
— Ну, точно не я, — сказал Вик, и я фыркнула в согласии.
Мы оба дерьмово готовили. Со старшей школы ничего не изменилось. Ни черта. Ладно, ничего, связанного с готовкой. Много других вещей изменились.
Во-первых, влияние Хавок коснулось
