Это было куда приятнее, чем то дерьмо, что мы пили в старшей школе. То есть, если не брать в расчет то одно исключение — той крутой штуки, которую мы украли из пляжного домика Корали. Блять, такое ощущение будто это было миллион лет назад.
— Я в порядке, — заверила я, держа стакан в левой руке и беря другой дневник. С того момента, как Аарон подарил мне один на Рождество в выпускном году. Там-то я и написала первый черновик своего стиха. Есть что-то такое... интуитивное в том, как двигалась моя рука, как страница продавливалась под нажимом ручки. Потом, когда я была готова редактировать свой черновой вариант, я напечатала его на своем ноутбуке, переформатировав для электронного чтения. Я была чертовски близка к тому, чтобы опубликовать свой первый сборник стихов. Так как, ну вы знаете, что издаваться как поэт традиционными методами почти чертовски невозможно, я собиралась пойти по пути самиздату. Скоро, детка, я стану, мать его, инди-автором. — Просто перевариваю.
— Это чертовски тяжело, да? — спросил Аарон, привлекая мое внимание к нему, когда он сел рядом со мной на диван, напоминая мне о той нашей первой ночи в подготовительной школе Оак-Вэлли. Такое ощущение, будто момент был зеркальным, только вот вместо того, чтобы быть расстроенной из-за Памелы и Пенелопы, я радовалась Хизер и Каре. — Видеть, как они уходят со своими парами и извращенными намерениями. Кара буквально пускала слюни на этого парня Броуди. И разве не на выпускном большинство подростком лишаются девственности?
Я бросила на него взгляд, который говорил бро, ты помнишь, что мы делали в старших классах? Но не обратил на это внимание, разжигая камин, когда Хаэль доставал хворост из корзины и разжигал его для нас. Я бы хотела сказать Аарону, что подростки — гребанные шлюхи, но иногда родителям просто нужно закрывать глаза на такое, чтобы спокойно спать по ночам. Еще на прошлой неделе, когда обнаружила ее обнаженной с Броуди в бассейне, я дала ей огромную коробку презервативов.
Ей, блять, повезло, что это я наткнулась на нее. Парни Хавок опекают их чертовски сильно, ради их же блага.
— Девственность — это патриархальный, социальный конструкт, — напомнила я им, но это не слишком развеяло страхи Аарона. Он пригубил остаток своей выпивки, когда я хихикнула, позволяя своей ручке порхать над страницей, пока я думала начать новый стих. Иногда я сидела так часами, и ничего не выходило. Иногда мне приходилось выскользнуть из душа и взять первый попавшийся тюбик помады, чтобы начеркать беспорядочные слова на зеркале ванной. — В любом случае, с нашей командой они в безопасности. Это все, что имеет значение. Позволь им, принимать свои решения, находить свои трагедии и выкапывать собственные триумфы.
Я записала это, на всякий случай.
— Итак, — начал Хаэль, сидя на подлокотнике дивана напротив того, на котором сидели мы с Аароном.
Виктор с напитком подошел к камину, чтобы он мог положить руку на покров и уставиться на пламя. Оскар, на удивление, тоже пил сегодня. В основном, он был трезвым, пока остальные из нас напивались, и это прекрасно работало в случае возникновения кризиса, который необходимо разрешить. Так как мы все еще оставались Хавок, кризисы случались всегда, но мы каждый раз справлялись с каждым. Вместе. Как семья.
— Что, итак? — спросила я, постукивая ручкой по странице и смотря на него.
Его теплый, карие-медовый взгляд встретился с моим, его улыбки было более чем достаточно, чтобы мышцы между моими бедрами сжались. Я решила, что сегодня будет групповая ночь, что означало, что сегодня никому не разрешалось уходить в свою спальню. У меня вроде как был синдром пустого гнезда.
— Раз Хизер и Кара уезжают…, — Хаэль замолчал и пожал большими плечами. — Ты хочешь начать работать над детьми?
Я фыркнула и бросила на него взгляд, который очень четко говорил отвали и сдохни, Хаэль Харбин. Он разразился смехом от вида выражения моего лица, пока Кэл очень аккуратно снимал капюшон, показывая свои прекрасные, светлые волосы.
— У нас могут быть дети, — предложил он, лениво пожав плечом. — Или сначала можем попутешествовать. Я слышал Нантакет красивый в это время года.
— Нантакет, — фыркнул Аарон, рассмеявшись и качая головой, пока его золотисто-зеленые глаза горели удивлением. Как мы умудрились дойти сюда, до этого прекрасного счастливого конца, можно только гадать. Но мы смогли. У нас получилось. И все, что я должна была сделать, чтобы завоевать это, — умереть. — Нахрен Нантакет.
— Как насчет Парижа? — спросил Оскар, размышляя вслух, когда он, наконец, отложил iPad, ослабил галстук и снял обувь.
Его взгляд был резким и такой прекрасный, что, когда он остановился на моем лице, клянусь, я истекала кровью, и никогда не хотела, чтобы это прекращалось. Моя голова начала слегка кружиться, и было ощущение, что я всегда буду влюбляться в него.
— Париж? — спросил Вик, поворачиваясь со своими обсидиановым взглядом и тревожной улыбкой на его похотливо-угрожающих губах. — Ты, блять, думаешь, что мы впишемся туда? Если честно, я склонен к отдыху, который включается в себя трахаться, трахаться и еще трахаться. Он встал рядом со мной, и я перевела внимание с Оскара на него. Каждый раз был похож на удар поддых, но в самом лучшем смысле, словно из моих легких выкачали воздух, но я заплатила за привилегию умереть в таком темном блаженстве. — И да, лучше, если это будет включать обрюхатить тебя.
— О, оставьте ее в покое, — выдохнул Кэл, наливая себе еще, когда указал на мой дневник. — Как бы я не был склонен к тому, чтобы у Хавок был ребенок, у Берни есть другая мечта. Дайте ей писать стихи. Она, блять, прекрасный поэт.
— Не знаю, зайду ли я так далеко, — пробормотала я, а затем Аарон взял у меня из рук пустой стакан и сплел свои пальцы с моими.
— Думаю, мы все зайдем так далеко, — сказал он, а затем встал и поднял меня, даже когда мой разум начал переплетать слова вместе, словно художник масляными красками смешивал цвета на ее холсте.
Однажды была девочка, которая мечтала стихами и красивыми фразами.
Она быстро поняла, что жизнь, в
