свой она накануне продала за 100 р., 200 р. она получила пенсии, да барахлишко распродала. Внучке она вручила 400 р. на сохранение и немного взяла с собой. Уложили теплое одеяло, подушку и белье – в один тюк, и посуду, переложенную бельем – в другой. Отдельно старушка взяла свою черненькую сумочку с хлебом, солью, чаем, перцем и прочими продуктами». Бабуся шагала, опираясь на свою дубинку и держа в другой руке маленький кругленький сияющий самоварчик. Ирина держала эмалированный таз, нагруженный бельем – в одной руке, и мешок с солью – в другой. Выехали в шестом часу. На трамвае с пересадками, с помощью разных людей – и моряков, и военных, и даже дистрофиков – они добрались до больницы хроников. Бабушку посадили в ванну. Сестры приемного покоя порадовали, похвалили бабушку: «…много принимаем старушек, но эта очень хорошая». Седые, как серебро, волосы бабусе подрезали.
Снова из дневника Ирины Морозовой. «…Бабуся лежит под легким одеялом, но одета тепло. Была очень рада, увидев меня. Говорит, что чувствует себя здесь лучше, т. к. может спокойно лежать, отдыхать. Кормят неплохо. Она с восторгом сообщила, что накануне кушала настоящее яйцо. По утрам им дают 20 г масла и кусочек булки. Всего хлеба имеют 500 г – это замечательно. Чай не такой крепкий, как любит бабуся. Не случайна ее просьба привезти маленький самоварчик».
17 августа 1942 года Ирина, крайне уставшая после смены в госпитале, побрела к бабусе. Бабушки в палате не было. Вот она появилась, расплакалась: думала, что внучка заболела и потому долго не была. Посидели, поговорили, она заставила Ирину съесть кусочек хлеба с маслом, сэкономленный как будто специально с утра. Как младшая ни отказывалась, бабуся угостила ее замечательно вкусной конфеткой: какао с сахаром. Ира же ей в подарок принесла кусочек сахара-рафинада и три собственноручно высушенных в ночное время сухарика. Подарила бабусе букет ромашек.
В конце августа Ирина вырвалась и навестила оставленный дом в Лесном. «На бабусином деревянном (хоть и двухэтажном) домишке остались лишь зияющие отверстия окон. Дом разбирают на дрова. Заглянула я внутрь – не осталось от живших недавно хозяев. Бедная бабуся, как я ее опечалю этой вестью! Зашла я в ЖАКТ. Управхоз сказала, что из имущества сундук отдан на сохранение директору круглой бани Горшкову, и другие вещи тоже».
Новая встреча с родной душой – 7 сентября. «О радости, с которой меня встретила бабуся, не стоит даже говорить. Даже старшая сестра заглянула в палату, поздравив бабусю с неожиданным сюрпризом. Оказывается, бабушке нездоровилось, она мне собралась уже написать письмо… Принесла я ей красной материи на теплую кофточку, безрукавку. Бабушка тоже приготовила мне в подарок несколько шоколадок (дольки) – трогательная забота. Милая моя бабушка, всегда она верна своим принципам: хоть в ущерб себе, но делать приятное. Начала она мне носки вязать – к зиме. Мечтает бабуся о … свежей картошке! Как бы мне для нее раздобыть? Да еще вареной?».
12 октября. «Нашла бабусю в саду на скамеечке под одним из многих, уже потерявших значительную часть своего роскошного наряда, но сохранившим часть засыхающей листвы деревом, мирно беседующую со старушкой.
Встрече бабуся обрадовалась до слез. Посидели мы вдвоем, поговорили. От души пожалели маму с Люсей, что не можем их видеть. Горько вспоминает бабуся мамин отъезд, ведь они не успели съездить попрощаться с ней. Мама с Люсетой в каждом письме тоже вспоминают об этом, просят всеми возможными способами загладить их вынужденную вину. Милая, чудная бабушка, она немного лучше стала выглядеть, но еще зеленая, морщины на лице глубокие. Бедная, старенькая моя бабушка, сколько ей пришлось пережить! Бабуся умудряется, несмотря на вывих руки в плече, работать. Она штопает, вяжет. Связала мне носки теплые, мастерит шарфик, красный с зелеными и белыми полосками из старого гаруса».
Врач богодельни говорил: «Какой молодец ваша бабушка. Ясный ум…».
Ноябрь 1942. «Рада была моя старушка! … Да и соседки ее наперебой спешили рассказать, поделиться своими мыслями, маленькими печалями и горестями. Бабуся сказала, что ей сегодня – настоящий праздник. Я тоже очень рада. Принесла ей кусочек селедки, кусок сахару, хлеба грамм 250, железную кружку квашеной капусты (купила на рынке – 10 рублей за 100 грамм). Ведь я когда-то очень любила квашеную капусту и, помню, бабуся всегда заботливо приготавливала мое любимое: отварную картошку с кислой капустой, огурцами и постным маслом. Чудо, как вкусно! Она всегда заставляла меня есть, не стесняться и даже обижалась, когда я, с моим «маленьким аппетитом» уничтожала лишь одну тарелку этого деликатеса. Помню, как бабуся всегда охала, что я «худею», переутомляюсь от «усиленных» занятий и заставляла без конца пить козье молоко. Милая, чудная бабушка, она всегда, всю свою жизнь заботилась о своих родных, близких. Выглядит она неважно: бледная, худая. Говорит, что врач рекомендует прогулки, но … у нее нет галош! Вот здесь-то я торжественно извлекла купленные за 130 рублей галоши, поношенные. Они оказались не очень велики. И, ко взаимному удовольствию, в них были вдеты бабусины (а когда-то еще мои для путешествий в горах Кавказа) баретки, и было принято решение, что теперь непременно бабуся будет хоть немного гулять».
Осенью бабушка была переведена в больницу им. 25 Октября, что расположилась на проспекте Москвиной. Ее положили в коридоре на пол. «Ноябрь. Милая, дорогая бабуся, она мне бесконечно дорога, особенно в эти дни, когда жизнь ее поставлена в явную опасность», – пишет в дневнике Ирина. Внучка, активная по натуре, начинает бороться: пишет письмо в газету «Ленинградская правда». Жалоба сработала.
«Вот я у серенького невзрачного домика № 18. Что-то ожидает меня за его стенами? Жива ли моя дорогая старушка? Бабусю мою я нашла уже не на полу: ее перевели в небольшую комнатку, довольно теплую. Спит она на кровати, около самой печки. Милая старушка, она никогда меня сразу не узнает: беспомощно напрягая зрение, она смотрит на входящую фигуру. Нет слов описать нашу взаимную радость … Я ей хлеба принесла грамм 500 (дорогой не выдержала – кусочек съела, на морозе он показался изумительно вкусным), кусочек сахару и коробок спичек – все ей жизненно необходимо. Хим. грелкой я ее научила пользоваться».
В декабре 1942 года Ирина снова в больнице. «Плохо она выглядит, хоть и старается бодриться. С постели не встает. Милая, дорогая бабуся, как я тебя люблю. Дорогими и значительными кажутся ее маленькие житейские жалобы, сообщаемые «по секрету» на ушко. Кусочку хлеба и селедки, принесенным мною, бабуся была очень рада. Мне бесконечно тяжело,
