черной колышащейся массой совершенно неописуемо мерзкого вида, напоминавшей непомерно разросшуюся плесеть иссиня-черного цвета. Напоминавшей бы, ели б не не мириады черненьких паучиих глазок не мигающе смотрящих на вошедшего.
— Господи Боже, что же ты за дрянь? — потрясенно пробормотал обычно не слишком жалующий распятого на кресте Архип и больше по наитию, чем до зравому размышлению, тыкнул сжатым в руке крестом в ближайший отросток. Глазастая плесень, как бы чудовищно неправдоподобно это не звучало, сделала неуверенную попытку отползти от божьего знака, но двигалась она слишком медленно и неуклюже. При соприкосновении с крестом субстанция, чем бы она не являлась начинала корчится, сжиматься, а после вообще осыпалась черной пылью. Одно радует — христианских символов дрянь все-таки боялась, а значит бороться с ней можно. Но откуда же она взялась?
Еще раз внимательно осмотрев комнату, Архип приметил, что расползлась эта дрянь не совсем равномерно, около стены, выглядывающей наружу, уже почти до середины окна добралась, а вот с другой, что во двор смотрит, еще и на две трети пол не закрыла. Предположив, что ползет она во все стороны одинаково, колдун без труда определил источник. Ии оказался стол, покрытый дрянью гуще всего. Обычный пустой стол, на котором выделялось несколько "холмиков". Холмиков? Кружки! Конечно! Кружки, в которые он пытался собрать частицу порчи, что могли навести на ту девку, что с отцом приходила…
— Господи Иисусе, — в ужасе повторил Архип снова, когда понял ЧЕМ на самом деле является эта "плесень". Обыкновенная проявленная порча, простейший ритуал, известный самой захудалой деревенской гадалке. Только обычно в итоге получается слегка почерневший яичный желток, а здесь…
А потом сердце его камнем рухнуло вниз. Если лишь крошечная частица порчи за три дня сумела разрастись на целую комнату, то что же происходит с самой Агнией? А он ведь не поверил, старый дурак, вонючей мазью от них отделался. От ощущения надвигающейся чудовищной опасности Архип заскрипел зубами и пулей вылетел на улицу.
— Дарья! — перепугавшаяся пуще прежнего от его дикого взгляда купчиха, замерла словно кролик перед удавом. — Мне нужна твоя помощь. Я заберу твою лошадь, надобно торопиться любой ценой. Ты бегом мчи к старосте, скажи, что на Медовом беда. Пусть соберет мужиков пять-шесть покрепче да посмелее, да с пищалями, и туда двигает. Потом к Григорию мчи, что угодно ему сули, скажи, что десять рублей на приход отдам и сам на исповедь приду. Но он должен пойти с этими мужиками. Сам, во всем облачении, с просфорой и святой водой, да торопись, сердце мое, прошу, чую дурное там деется!
Глава 7
До Медового, хутора менее чем в десяти верстах от села, Архип добирался непростительно долго. Более часа. Ехать приходилось в неудобном женском седле, благо хоть раньше сподобился из любопытства взять у Дарьи пару уроков, а то пришлось бы бегать по всему Крапивину в попытках отыскать хоть одну лошадь в середине рабочего дня. А время было дорого. Архип никогда не встречал ничего даже отдаленно похожего на порчу, поразившую дочь пасечника, и не мог даже вообразить, какие напасти она обрушит на это семейство. А еще, у кого могло достать силы и, главное, ненависти, чтобы ее наложить. Ведь черная волшба всегда оставляет на творящем ее след. И чем сильнее она, тем опаснее для накладывающего. А такая… Такая порча должна всю душу до дна выесть. После нее останется только пустая оболочка.
Дурное Архип заметил еще на свороте к дому. Дорога как раз переваливала через крутой холм, с которого открывался великопный вид на пойменную долину лежащую у его подножия. Не смотря на то, что оставалось еще добрая верста, избу и стайки, также как и расположенные невдалеке у леса колоды пасеки, огороженные древесным валом от всяких любителей дармового меда, можно было разглядеть во всех подробностях. И понять, что они пусты. Ни на дворе, ни по округе, ни даже на лесному лугу не было ни единой души. Ни человечесткой ни звериной. Молчала домашняя птица, не лаял дворовой пес, хотя будку его у ворот Архип видел, не паслись на лугу коровы. И это в разгар рабочего дня, когда до заката еще целая куча времени. Заранее, саженей за сто, Архип спрыгнул с лошади, все равно с непривычным седлом не смог бы ни атаковать неизвестную напасть, ни даже управлять лошадью, буде та перед той опасностью струсит и понесет. А упасть с лошади и остаться совершенно беззащитным пред… пред чем-то, чем бы оно ни было, Архип не хотел. Лучше уж своими ногами. Надежнее. В левой руке колдун сжал крест в правой, снятый с луки седла топор. Тот самый, найденный Никифором где-то в лесной чаще. При этой мысли слегка ухмыльнулся превратностям судьбы. Черный колдун бегает по лесам да долам с крестом да ржавым топором в поисках нечисти. Божий Воин тоже выискался.
К забору Архип крался медленно, словно ночной тать, после каждого шага напрягая слух и щуря глаза до рези в попытках заметить хоть что-нибудь. И каждый раз тщетно. Нет, понятное дело, что округа не вымерла: пели птицы, в траве суетились какие-то мелкие зверьки, у лесной опушки мерно гудели ульи. Но все это были обычные, природные звуки. А вот из избы пасечника на мир смотрела только гробовая тишина и полное запустение. Словно бы и не жил там никто.
Собачья конура у главный ворот во двор встретила колдуна оборванной железной цепью и досками, заляпанными чем-то ржаво-красным. Лучший знак, который только и можно ожидать, подумал Архип, медленно приоткрывая калитку. И тут же до глубины своей грешной души об этом пожалел. Во дворе, под небольшим навесом дровника лежали два тела. Детские, скорее всего, младшие сыновья пасечника. Первый без головы, а у второго вообще отсутствовавала вся левая часть торса выше пояса. При этом, если судить по неровным краям ран, их не отрезали и даже не отрывали, а словно бы откусывали громадной пастью с зубами в палец толщиной. Уже успевшей свернуться кровью из ужасных ран были залиты дрова и все пространство перед ними да так густо, что казались тщательно выкрашенными рачительным и богатым хозяином.
Изба хозяина была обычным для этих мест двухэтажным срубом с просторным подклетом для содержания скота. Архип своего хозяйства отродясь не имел, предпочитая за свою помощь брать сразу снедью, а потому обходился без оного, довольствуясь для сохранения тепла тем, что пол его начинался на третьем венце от земли, пространство до которой каждую осень перекладывали
