голосе звучали горечь и сожаление. Смысл сказанного – я никогда не мог предположить, что увижу родину такой.
Это был период развала всего и вся в республике, который продолжается до сегодняшнего дня. Развал успешно воплотило первое и второе правительство Годманиса, заложившее законодательные основы для растаскивания Республики по карманам. Как следствие – изломанные судьбы многих сотен тысяч людей, которые потеряв свои рабочие места, отчаянно боролись за выживание и, не найдя других решений, покидали Латвию.
Темпы рабочей эмиграции поражали и поражают. А сегодня многие покидают Латвию и по политическим мотивам, открыто говоря о причинах своего отъезда, не видя будущего для себя и своих детей!
Скажу честно, если бы был чуть моложе, уехал бы в Белоруссию! Нравится мне политическая позиция её лидера, его социалистические мотивы в управлении страной, созвучны они моему видению построения общества.
Противоречия неизбежны при сочетании социалистических и капиталистических принципов, но жёсткая диктатура со знаком плюс в конечном результате создаёт систему более человечную, чем неподготовленный капитализм.
После развала Союза Лукашенко провёл такую же приватизацию, но не позволил развалить ни один завод, колхоз или предприятие, оставив в собственности государства контрольный пакет, а остальное выставив на продажу на конкурсной основе. Работая в Белоруссии по приглашению администрации президента, я видел, как на конкурсе по реновации одного из зданий, представляющих историческую ценность, среди трёх иностранных фирм победила белорусская. И не по экономическим показателям, а по подходу и организации проведения работ.
Создаётся впечатление, что своими законодательными актами, разрушая экономику, медицину, образование, Латвию превращают в подопытный полигон, на котором испытывают, сколь долго может длиться терпение народа, выживающего не благодаря, а вопреки. Реалии жизни показывают – долго!
Мы были чужими в этой стране уже тогда, а они – дома.
Шёл 1945 год. Пришла долгожданная победа. Фогель помог нашей семье переехать с хутора в город Кулдигу, на первых порах обеспечив нас самым необходимым в хозяйстве.
Нам выделили одну комнату в коммунальной квартире в доме по улице Планицас 1. Комнатка была настолько мала, что в ней помещалась только одна кровать. Мы с бабушкой спали на полу на матрасе. Утром матрас убирался под кровать. Днём сидеть и лежать на кровати мне запрещалось и когда через несколько лет нас подселили в другой дом, и у меня появилась личная кровать, радости моей не было предела.
Все устные уроки, все книги были прочитаны на этой кровати лёжа. Это превратилось в привычку. В дальнейшем ни один учебник, ни одну книгу я не прочитал сидя! И сегодня, если сидя читаю, ничего не усваиваю. Прилёг – и «картина маслом»!
Рядом в соседней комнате жил мой друг Женька Богомазов с мамой. Это было характерно для послевоенного времени. Почти все дети жили с мамами. Безотцовщина была постоянным явлением среди моих одноклассников.
Ещё вчера была война.
В доме квартировались солдаты истребительных батальонов. Часто по тревоге они пропадали на несколько дней и возвращались усталые, грязные и бабушка вместе с мамой Женьки Богомазова стирала их обмундирование. Помню, как солдаты кормили нас кашей из котелков, передавая нас друг другу с коленей на колени. Никогда потом я не ел столь вкусной каши.
Во дворе дома на Планицас 1 стоял большой сарай, который приспособили под скотобойню. Вечером я часто заходил туда и смотрел на коров, которых привозили на убой. Было их безумно жалко. Я подолгу смотрел на них, а они на меня. Они плакали! Да. Коровы умеют плакать…
В доме на первом этаже был небольшой колбасный цех. Колбасы делались в цехе, а коптились во дворе. В послевоенное время производство было примитивным, всё делалось вручную.
Развозили колбасы в магазины на телеге, оббитой листовым алюминием. На высоких бортах были палки с подвешенными на них кругами колбасы. Все действия по вывозу колбасы в магазин были под нашим неусыпным детским контролем. Мы жили в этом дворе и считали себя «причастными» к производству.
Иногда путём многоходовых комбинаций и ухищрений удавалось «увести» из-под носа возчика целый круг колбасы! Это был праздник. После «праздника», как правило, следовало наказание.
Жили мы после войны бедно – работала только мама. Зарплата у мамы была маленькая – шестьсот самых старых рублей. Помню ответ бабушки на моё вечное «бабушка, купи». Звучал он так: «Купишей не хватает». И ещё мне нравилась наша с бабушкой игра, когда я искал спрятанные сладости. На мой вопрос «А где…?» она всегда отвечала: «Ищи, как хлеб ищешь!» И мы, послевоенные дети, искали. Часто это было за гранью закона!
Вся наша дворовая жизнь проходила в «войнушках» за контроль территорий. Воевали в основном с латышскими мальчишками. Они отличались от нас прежде всего своей ментальностью, поведенческим стилем, какой-то интеллигентной сдержанностью, пассивностью. Мы были чужими в этой стране уже тогда, а они – дома.
Решали мы взаимную неприязнь кулаками. Зачинщиками драк всегда были мы. Драками это можно было назвать с великой натяжкой. Дрались мы, они убегали. Настоящие драки, до разбитых носов и рваных ран, были между собой в борьбе за иерархию лидерства. Латышские сверстники были для нас врагами. Да и понятно – только что закончилась война со всей её пагубной, разрушающей психику идеологией.
В городе было много военных и истребительных батальонов, которые вылавливали остатки немецких подразделений и местных националистов, не сдавшихся в плен после капитуляции и продолжавших сопротивляться. Война закончена, все разъехались по домам, а для истребительных батальонов опять шла война, теперь уже с бандитами. Отчетливо помню такой эпизод.
Дом на Планицас 1. На кухне солдаты кормят нас кашей из своих котелков. Во дворе лает собака. Автомат – в окно. Короткая очередь. Визг собаки. Кровавый след во дворе. Мы, мальчишки, плачем. Потом бабушка долго объясняла нам возможные причины такого поступка. Война измотала всех! За спиной каждого бойца тысячи дней в окопах, бои, смерти товарищей. А дома их ждут семьи… Похоронили мы собаку на огородах.
Сейчас, когда на каждом шагу слышно «оккупант», когда национализм возведён в политический ранг, когда русские подвергаются гонениям, когда национальность является поводом для ущемления человеческих прав, когда пытаются запретить русский язык, русские книги, русские телеканалы, когда запреты на русскость становятся политическим трендом, я начинаю лучше понимать этого солдата.
В первые послевоенные годы мама летом часто отправляла меня на хутор в Снепеле.
Напротив дома находилось старое заброшенное немецкое кладбище. Рядом, в доме, который когда-то принадлежал кладбищенскому смотрителю, жила семья Шеффов. Семья была большая. Детей было мал-мала-меньше. Дорога домой проходила вдоль
