Этим отцовским словам не поверив,
Я не жалею сейчас ни о чем,
Собственной мерой дорогу измерив.
Бегство из дома, проклятье отца,
Ложь и интриги старого клира…
Но, по ступеням дойдя до конца,
Стал я властителем Рима и мира.
Брат мой, ты разве не помнишь меня?
Шахматы, игры, детские споры?
Все забывается… День ото дня
Память сплетает иные узоры.
Так почему ж я помиловал вас?
Видимо, встреча была не случайной.
Эта игра и злосчастный указ
Вдруг приподняли завесу над тайной:
Прав был отец — все сведется к игре:
Белое поле, черное поле.
В рубище или же в серебре,
Пешка иной подчиняется воле.
Даже пройдя по доске напролом,
В клетке последней, перед порогом,
Пешка не сможет стать королем —
Так человеку не сделаться Богом…»
В некоторых версиях этого предания утверждается, что имеется в виду раввин из Майнца Шимон бен-Калонимус по прозвищу Шимон а-Гадоль («Шимон Великий»), узнавший во время игры в шахматы в своем сопернике — Римском Папе — то ли сына, то ли брата. Это случилось в XII веке.
ВЕЛИКИЙ ИНКВИЗИТОР
Изгибается плавно зеленое море,
В горизонт упираясь холодным стеклом.
И не видно конца в затянувшемся споре,
Входят прежние тени в заброшенный дом.
Кружит в медленном вальсе Прекрасная Дама,
И глядит отрешенно надменный корсар.
Их шаги шелестят средь бумажного хлама,
И слова их похожи на черный пожар.
И еще один призрак лишает покоя —
Этот страшный монах с потемневшим лицом.
Он коснулся виска ледяною рукою,
Он смотрел, будто все еще грезил костром.
И в запавших глазах — не глазах, а глазницах —
Так сверкали частицы иного огня!
Он похож был на черную хищную птицу,
Он промолвил: «Ты тоже не понял меня…
Я карал за предательство и лицедейство! —
И внезапная боль исказила уста. —
Не за то, что вернулись они в иудейство,
А за то, что признали победу креста!
Вероломство и пытки, жестокость без меры —
Я согласен, но все же в конце-то концов
Это было защитой поруганной веры,
Малодушно отброшенной веры отцов…»
Было так неуютно от темного взгляда
И от горького яда безумных речей…
И спросил я его: «Кто же ты, Торквемада?»
И ответил мне призрак: «Последний еврей…»
Он сказал — и ушел… Разговоры о Боге,
О любви и судьбе показались пусты…
Кто за нами придет? Кто стоит на пороге?
Разрушаются стены, ветшают мосты…
Слухи о еврейском происхождении фра Томмазо де Торк-вемады появились еще при его жизни и не закончились со смертью. По сей день не утихают споры о том, что было истинным мотивом поступков этого человека.
ГОТИКА ЕВРЕЙСКОГО МЕСТЕЧКА
СОЛДАТСКИЙ ВАЛЬС
В тридцать девятом был отдан приказ —
И начался поход.
Солнце взорвалось, будто фугас,
Красным стал небосвод.
Огненный дождь и свинцовый град,
Воздух от гари сох.
Вместе с другими шагал солдат
По имени Эрвин Блох.
Был он однажды обласкан судьбой,
В сорок втором году:
Месячный отпуск, в Берлин, домой —
Поезд вновь на ходу…
Месяц прошел, и снова вагон,
И остановка в пути.
Он на варшавский вышел перрон
Пару шагов пройти.
Но сигарета погасла в руке,
Потяжелел закат:
Там эшелон стоял в тупике,
За оцепленьем солдат.
Он оглянулся, а позади,
Словно немой парад,
С желтыми звездами на груди
Плыли за рядом ряд.
Глядя в тетрадку, молитву читал,
В талесе и тфилин,
За остальными не поспевал
Старый седой раввин.
День почернел — несорванный плод,
Съежился и усох.
Молча смотрел на еврейский исход
Растерянный Эрвин Блох.
В поезд вернуться уж не было сил,
Слова не мог сказать.
С ним поравнявшись, раввин уронил
Выцветшую тетрадь.
Он подобрал, и промолвил старик,
Дав ему пролистать:
«Переписал мне псалмы ученик.
Как бы не потерять…»
И для чего-то добавил раввин
(Был неподвижен взгляд):
«Он из Варшавы уехал в Берлин
Лет двадцать пять назад.
Слышал, в Берлине стал он отцом,
Но взял его рано Бог…
Был на тебя похож он лицом,
А звался он Хаим Блох…»
Поезд еврейский ушел в горизонт
И обратился в дым.
Блох на Восточный отправился фронт,
К прежним друзьям своим.
Слушал, что пули протяжно поют,
Тренькают меж берез,
И вспоминал берлинский приют,
В котором когда-то рос.
Чаще молчал он и больше курил
И потемнел лицом.
И, наконец, расчет получил
Порохом и свинцом.
Где средь забытых Богом мест
Желтели трава и мох —
В этой глуши появился крест
С табличкою Эрвин Блох.
Но перед смертью, в тяжелом бреду
Видел он тот вокзал.
«Стойте! — воскликнул. — Я с вами иду! —
И за раввином встал. —
В ад, вместе с вами, дорогу избрал,
Не поверну назад!..»
Но ребе спросил: «А с чего ты
