Эпилепсия у Пита с раннего детства. У него случаются припадки, они бывают разные. Если припадок лёгкий, он просто смотрит в одну точку и как бы на время полностью погружается в себя. Но ещё с ним бывают тяжёлые припадки, вроде того, который случился в школе. Он принимает сильные лекарства, чтобы они повторялись как можно реже. До сих пор ему везло, раньше с ним в школе припадков не случалось. До того случая.
— Ох, — сказал я. — Я не знал…
Она покачала головой.
— Дело в том… дело в том, что из-за эпилепсии Пит так себя и вёл. Потому что он дико трусил. Боялся, что, если припадок случится в школе, его сразу начнут гнобить. Потому и строил из себя крутого. А для этого пришлось окружить себя злобными идиотами. Всё от страха… Всё потому, что он трусил.
Мне показалось, что это похоже на правду. Теперь многое про него стало понятно. Но некоторых вещей я простить не мог.
— Он обзывал моего брата, — сказал я. — Кенни, про которого я тебе рассказывал. Его при родах чуть не удушило пуповиной, и из-за этого он особенный.
Сара кивнула.
— Я и не говорила, что мой брат не придурок. Но он такой от страха. Ему страшно, что к нему начнут относиться так же, как к Кенни. Но какой-то своей частью он понимает, что можно, а чего нельзя. И эта часть сейчас побеждает все остальные.
— Это ты так говоришь, — сказал я.
— Да, я так говорю. А он подтверждает делом.
— И каким это, интересно?
— Он сказал папе с мамой, что ты не виноват. Что это был припадок.
— Что?!
— Да. И папа утром позвонил в школу. Он мне про это эсэмэску написал. Папа попросил, чтобы тебя не выгоняли. Объяснил, что вы с Питом оба виноваты. Что ты его не задирал. И не мог знать, что у Пита случится припадок. Директор сказала папе, что за драку и брань тебя всё равно придётся на три дня отстранить от занятий, но что с понедельника ты сможешь вернуться.
Я не верил своим ушам.
— Ты точно не шутишь? — спросил я.
Сара сделала обиженный вид.
— Если бы я шутила, ты бы сразу это понял, потому что тебе было бы смешно, — сказала она.
— То есть всё по-настоящему?..
— Ненастоящий тут только твой «Ролекс» с ибэя, — сказала она. — К нему не хватает только парика мистера Османи и вставной челюсти мисс Кемп. Вышло бы чудовище Франкенштейна. — Сара попыталась изобразить физиономию этого чудовища, но у неё получился обычный зомби.
И в этот момент я понял, что ей нравлюсь.
Скажете, одно никак не может быть связано с другим? И правда, на сайтах и в журналах с советами, как себя вести на свидании, скорее всего, не пишут, что если человек строит тебе гримасу зомби, то значит, ты этому человеку нравишься. Но я всё понял именно по этой гримасе.
Я рассмеялся. Отчасти от глуповатого вида зомби, отчасти оттого, что понял, что моя жизнь всё-таки не катится коту под хвост. А ещё отчасти потому, что смех переполнял меня изнутри и рвался выплеснуться наружу. Последний раз я так отчаянно хохотал после шутки с пусканием газов. Под конец у меня даже полились слёзы по щекам.
— Ничего смешного, — сказала Сара и тоже рассмеялась.
Когда с кем-нибудь вдвоём так смеёшься, смех вас с ним… ну да, сближает. Он рушит всё то, что вас двоих разделяет. И оставляет только настоящего тебя и настоящего того, другого человека, тесно прильнувшими друг к другу невзирая на то, что вы сидите по разные стороны стола.
24
Скоро — слишком скоро — Саре надо было уходить.
— Не хватало ещё, чтобы нас обоих отстранили от занятий, — сказала она.
— Может, дашь номер своего мобильного? — спросил я. При этом я постарался, чтобы мой голос прозвучал спокойно и уверенно, так, будто спрашивать номер мобильного телефона — это для меня самое обычное дело.
— Конечно.
Сара продиктовала номер, а я записал его в список контактов. При этом я, должно быть, выглядел на сто процентов самим собой — единственным в мире человеком младше шестидесяти, у которого никогда раньше не было мобильного телефона.
Когда мы закончили с номером, она ушла, а я посмотрел ей вслед и издал протяжный вздох, в котором смешались восхищение её красотой и чувство облегчения оттого, что мне удалось-таки не наделать глупостей.
Потом я задумался, как лучше убить оставшееся до вечера время. Сначала у меня возникла идея прокатиться на автобусе в центр, но потом я услышал трескучую птичью скороговорку, поднял голову и увидел на дереве сороку. Сороки принадлежат к семейству врановых, тому же, что и грачи. Поэтому я подумал про Грачика и про Кенни. И решил пойти встретить брата из школы.
Когда Кенни только пошёл в свою новую школу, нам с отцом приходилось отводить его туда по утрам и забирать после занятий. Это Кенни бесило. Но потом ему разрешили самостоятельно добираться в школу и обратно, и он страшно этим гордился. Его школа была специальной — для детей с отставанием в развитии. Одни тамошние ученики отставали в развитии довольно сильно, другие — не очень, как Кенни. Ему это нравилось, потому что он умел делать вещи, которых другие делать не умели, и он с удовольствием этим другим помогал. Поэтому, когда мы приходили его забирать, это его смущало и раздражало. Он не хотел выглядеть беспомощным и неспособным о себе позаботиться.
Занятия в его школе заканчивались в три, и я был у школьных ворот точно к звонку. Какое-то время после звонка ничего не происходило, а потом во двор повалили дети. За воротами большинство из них ждали родители, тут же стояло несколько школьных микроавтобусов. Кенни мог ездить домой на одном из этих микроавтобусов, который доставлял бы его прямо к нашему крыльцу, но ему больше нравилось пользоваться «настоящим», а не «специальным» автобусом.
Ростом и сложением дети из специальной школы ничем не отличались от обычных, но двигались почти все как-то странно и с трудом. Одни, казалось, шагали против сильного ветра, другие словно бы только что куда-то мчались, а теперь изо всех сил старались замедлить бег. Несколько человек сидели в электрических инвалидных колясках, но это не мешало им участвовать в общей оживлённой возне. Как и все дети на свете, они радовались окончанию
