наилучшей форме, для которого все обстоит просто. Сел на скрипнувшую кровать и переобулся в домашнюю обувь. Подойдя к столу, выложил на поднос содержимое карманов: блокнот и карандаш, носовой платок, пару монет, купон. Цзян Цин подумала, что он похож на пьяного.
– Командир Сун, – сказала она.
– Командир Цзян, – отозвался он.
Вдова уступила сыну стул и, взяв таз с мокрым бельем, пошла его развешивать. Сун Яоцзинь вылил из чашки матери чай и налил вина. Поднял бутылку, предложив ее гостям. Они отказались, одновременно покачав головами.
– А ты, Ли На, – сказал он, прихлебывая. – Что ты здесь делаешь? Вернулась в Пекин насовсем?
Ли На удивилась, что Сун Яоцзинь знает о ее жизни.
Цзян Цин показала гримасой: «Я же тебе говорила».
– Я просто приехала в гости, – сказала Ли На, не обратив внимания на мать. – Приехала помочь маме с этой штукой.
– А, да, – отозвался Сун Яоцзинь, – с этой штукой.
– Она не знает, на сколько останется, – сказала Цзян Цин, – в деревне, я имею в виду. Если она когда-нибудь захочет вернуться в город, наши двери для нее открыты, и я думаю, что однажды она решит так сделать.
– Неважно, мам, – пробормотала Ли На.
– Как знать, доченька.
Цзян Цин многозначительно посмотрела на Яоцзиня. Сун, глаза которого за двойными веками казались больше и уязвимее, принял этот взгляд и ответил своим. Но затем, словно для того чтобы обезопаситься от таких переглядываний, он поставил локти на стол и обеими руками поднял чашку, прикрыв свое лицо. В этой позе его глаза были видны, только когда он пил; в остальное время, когда он просто держал чашку в руках, их не было видно.
– А что насчет вас, товарищ Сун? – спросила его Цзян Цин. – Как ваши дела?
– Как мои дела? – проговорил он, повторив вопрос, будто он был сложным.
Он немного прополоскал рот вином. Проглотил. Сверкнул зубами.
– Дайте-ка подумать.
Благодаря питательной диете, которую Сун Яоцзинь получал сперва как молодой ученик Академии, а затем – как профессиональный танцор Центрального балета, он всегда был хорошо развитым: от тренировок он стал мускулистым, движения были плавными, без шероховатостей. Теперь, когда он живет среди крестьян, кожа его потемнела, как красная земля, и хотя живот его размягчился и увеличился, члены его истончились и затвердели. Его некогда гладкое лицо покрылось морщинами. И все равно, все равно он был красив.
– Позвольте, командир Цзян, вы помните…
Сун Яоцзинь запнулся.
– Товарищ? – спросила Цзян Цин.
– Простите. Возможно, поднять этот вопрос – эгоизм с моей стороны.
– Давайте. Мы все тут красные. И близки.
Сун Яоцзинь отпил из чашки. Их глаза – несколько вибрирующих тонов черного – встретились:
– Вы помните…
Его глаза вновь исчезли.
– Когда я впервые танцевал роль капитана армии в «Красном женском отряде»?
Цзян Цин кивнула и улыбнулась:
– Я никогда этого не забуду.
– Вас там, случайно, не было, Ли На? – спросил Сун Яоцзинь.
– Кажется, нет, – ответила она.
– Это было в Большом зале народа. Вы там бывали, я думаю? Представьте, если сможете, всю Пекинскую Партию в Большом зале, заполнившую все места, тысячи и тысячи человек.
– Вау, – сказала Ли На.
– Да, вау, – ответил Сун Яоцзинь. – Я никогда не выступал перед таким количеством зрителей, но учеником я часто задумывался, каково это – получать овации такой толпы.
– Наверное, очень приятное ощущение, – сказала Ли На.
– Вы так думаете, правда? – спросил Сун Яоцзинь.
– Разве не так? – внезапно заинтересовалась Цзян Цин.
Сама не заметив, она сжала челюсти. Ей не нравилось, как развивалась беседа. Она ее не контролировала, не понимала ее направления и тоскливо думала, не приглашают ли ее читать между строк.
– Помню, во время выступления, – сказал Сун Яоцзинь, – я танцевал как бешеный и чувствовал много всякого. Но в конце, во время аплодисментов…
Он опустил чашку, оставив глаза без защиты.
– Во время аплодисментов я не почувствовал ничего. Нет, не ничего. Что-то я почувствовал, но это было нечто пустое. Как будто я вылил все свои эмоции в ведро, а потом окатил себя из него, и все, что мне осталось, – это холод на коже и отчаянная нужда в одеяле, которым я мог бы накрыться.
Цзян Цин постучала ногтями по столу: первый раз – чтобы выразить раздражение, второй – чтобы показать свое социальное превосходство.
– Товарищ Сун, вы, конечно, несправедливы к своему опыту. Вы должны были почувствовать…
– Нет.
Сун Яоцзинь, запнувшись, сделал глоток, чтобы выдавить из себя следующее слово.
– Я больше ничего не почувствовал. Ничего, кроме того, что я описал. Впрочем, я помню, что у меня была одна мысль. Очень особенная мысль. Когда мы поклонились, и я сошел со сцены, кое-что пришло мне в голову, вопрос, и знаете какой?
Ли На покачала головой.
– Помню, как будто это было вчера, – сказал Сун Яоцзинь. – Я вышел из-под огней, зашел за кулисы, и первое, о чем я себя спросил: «Что будет, когда я больше не смогу этого делать?» Не «Когда я смогу сделать это снова?», а «Когда это закончится? Что я буду делать с собой, когда мне придется с этим покончить?».
Не спросив, словно вынуждая, он выплеснул содержимое чашек и налил гостьям вина.
– И знаете, прямо вот так голос в моей голове тут же дал ответ… – Он щелкнул пальцами. – Почти сразу же, как только я задал этот вопрос.
– И что он сказал? – спросила Ли На.
Цзян Цин бросила на нее взгляд.
– Он сказал, – ответил Сун Яоцзинь, – что если я не смогу танцевать, то уж лучше мне умереть.
Контролировать Сун Яоцзиня всегда было несложно. Цзян Цин показалось, что он вышел из-под ее влияния, и она, испугавшись, взорвалась:
– Ну конечно! Это ваше призвание. Работа всей жизни. Это чувствуют все настоящие танцоры. Они не могут представить себе жизнь, в которой не танцуют. И я должна сказать вам, товарищ, что вам не следует думать ни о чем таком. Вы не должны прекращать танцевать.
Сун Яоцзинь поднял бутылку к льющемуся из окна тусклому вечернему свету. Он взболтал остававшуюся жидкость и вылил себе в чашку.
– Разве вы не видите, командир? Я хочу прекратить.
Схватив бутылку за горлышко и повернув ее вниз, он стряхнул последние капли. Потом положил бутылку боком на стол и раскрутил ее. Затем остановил, положив на нее руку.
– Все кончено, и я этому рад.
– Нет, – сказала Цзян Цин, увидев наконец, в какой угол он себя загнал, – нельзя так говорить. Не хочу такого от тебя слышать.
– Простите, командир. Но это правда. Вы главный меценат Китая. Благодетельница всех искусств. Поэтому вы
