Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
Как сейчас здоровье вашей светлости?
– Светлость ваша едва не отдала богу душу. Да и до сих пор чёртов клистир ещё не разрешает мне ездить верхом. – Мора понял, что речь идёт о докторе. – Ступай, Мора, и возвращайся, как будут вести. Моя сословная гордость протестует, но я до смерти рад тебя видеть.
– Я тоже бесконечно счастлив, что вы живы! – поклонился Мора.
– Как лакей… – проворчал старый князь. – Возьми урок у Булгакова, он кланяется как бог.
Мора задумался – кланяются ли боги, и если да, то кому, – но вслух ничего не сказал.
Из Москвы прибыл давешний гончий – а имя его было Лев – и с присущей ему невозмутимостью назвал астрономическую цену за свои услуги.
– Ты прежде вдвое меньше брал, – взмолился было Мора.
– Прежде я бумагу возил, а теперь повезу человека, – отвечал гончий, и Море нечем стало крыть.
– Ты женился? – спросил гончего Мора.
– Раз приехал к тебе – значит, не женился. Загадал я, что это дело будет у меня последним – а тебя, как на грех, закрыли. Я уж думал, никогда мне не завязать…
– А как поживает почтенная госпожа Гольц?
– Что ей сделается. Живёт не тужит, старик к ней сватается богатый, а госпожа наша всё перебирает – то ли старый жених, то ли молодой секретарь. А так-то всё у ней по-прежнему – карты, движ барыжный, бардак новый открыла…
– А про меня говорила что-нибудь? – спросил Мора без особой надежды.
– Как узнала, что с тобой в Соликамск собираюсь, – велела беречь тебя и обещала ноги вырвать, если что с тобой случится. А больше – ничего.
Гончий посмотрел на Мору – большой, покатый, как валун, – и во взгляде его, обычно туповатом и сонном, забрезжила ирония: – Может, и плачет Матрёна по ночам в подушку по тебе – я того не знаю. Беречь тебя велела – как тухлое яйцо.
Глубокая ночь. Соловьи в саду, и запах черёмухи из раскрытых окон – будто у кота под хвостом. За окнами угадывается река, и на реке – одинокие фонарики ночных рыболовов. В комнате горит одна свеча, и той скоро конец – пламя мечется, пляшет, бросая на стены страшные, живые тени. Бывший герцог Курляндский и Земгальский, бывший регент, ныне же всего лишь навсего господин Эрик Биринг (или Бирон – но теперь лишь для своих благороднейших французских родственников Биронов де Гонто, храни их бог и дай им всех благ) пишет письмо на листе, закреплённом на высоком пюпитре. В чёрные зеркальные глаза герцога, играя, танцуя, глядится дьявол.
Свеча догорает, да и писать осталось совсем немного.
На стене за спиной экс-герцога – внушительных размеров гобелен с оригинальным сюжетом «Народы Севера и их разнообразие». Один из гобеленных героев вдруг отделяется от стены – но нет, это не загулявший эвенк, а молодой цыган с повязкой на лице, прячущей рваные ноздри.
Бывший герцог оглядывается на него и говорит по-немецки:
– Ещё немного, Мора, я скоро закончу…
– Поторопитесь, скоро сменится охрана, – по-русски отвечает цыган, его речь неожиданно грамотна и чиста для бывшего каторжника.
Письмо дописано, экс-герцог передаёт сложенный, запечатанный листок посланнику, обнимает его на прощание.
– С богом, – шепчет по-русски.
И посланник, по-волчьи сверкнув зубами, отвечает:
– Не верю в бога, – уже растворяясь текуче в оконном проёме, в тёмном чреве сада, в соловьиной ночи.
Старик подходит к окну, вглядывается близорукими глазами в белый сад и в чёрное, звёздное небо. Всё это было уже с ним однажды – белый растрёпанный сад, небо с мерцающими созвездиями, такое же окно, в которое смотрел он последними, отчаянными, слезящимися глазами на уходящего от него человека.
Эпибалон эклаен, будь он проклят.
– А что, граф, во время ваших походов вы никогда не предпринимали ничего важного ночью? – лукаво спросил гофмаршал Лёвольд голосом мягким – как пух, как соболиный мех – и сделал выразительное движение бровями.
Фельдмаршал фон Мюних, дубина военная, не понял толком, то ли он жертва куртуазного флирта, то ли заговор его раскрыт и всё пропало, и отвечал деревянным голосом:
– Не помню, чтоб я когда-нибудь предпринимал что-нибудь чрезвычайное ночью, но моё правило – пользоваться всяким благоприятным случаем.
Герцог смотрел на обоих через стол и думал: «Дураки оба». А дураками они оба не были, и по всему выходило, что дурак сейчас как раз герцог. Фельдмаршал отвёл глаза, а Лёвольд, наоборот, смотрел на герцога внимательно и улыбался лёгкой, летучей, за столько лет отрепетированной придворной улыбкой, в призрачных ореолах свечей – хрупкий и белый, как фарфоровая кукла.
– Поздно, пора гостю и честь знать. Прощайте, ваша светлость, и прощайте, граф.
Фельдмаршал, озадаченный намёками, от греха поспешил восвояси. Герцог проводил его, вернулся – Лёвольд сидел в кресле, играл перстнями и смотрел на него исподлобья.
– Что это был за спектакль, Рейнгольд? – сердито спросил герцог. – Зачем тебе знать, что он делает по ночам?
– Я пытался понять, придёт ли он этой ночью по твою душу с гвардейцами… – Лёвольд сощурил глаза – бархатные, божественные, погибель всех фрейлин. – И по всему выходит, что он придёт.
– И что теперь мне делать? – герцог не верил в мятеж, но ему интересно стало, каким будет ответ.
– Я не знаю, Эрик. Поставь охрану, положи пиштоль под подушку… А лучше всего – арестуй фельдмаршала первым. Не у того ты спрашиваешь… – Лёвольд пожал плечами и театрально вздохнул. – Я не военный человек, я просто не знаю.
– Рене…
– Не зови меня этим детским именем, – поморщился Лёвольд. – Моё имя имеет прекрасную полную форму.
– Хорошо, Рейнгольд… – Герцог приблизился к его креслу и встал позади, опершись руками о спинку. – Что будешь ты делать, если меня вдруг арестуют?
– Какого ответа ты ждёшь? – в голосе Лёвольда отозвались и обида, и насмешка, и отчаяние. – «С тобой я готов и в тюрьму, и на смерть идти»? Прости, Эрик, это не совсем в моей манере. Меня могут не так понять, если я попрошусь к тебе в равелин. – Лёвольд запрокинул голову, поймал руку герцога, лежащую на спинке кресла, и прижал к губам:
– Я люблю тебя, Эрик. Но себя я люблю больше. Уж извини меня за это. Поставь охрану у дверей спальни. Я не хочу оказаться Кассандрой. – Лёвольд помолчал, провёл рукой герцога по своей фарфоровой щеке – и отпустил. – Завтра я приеду к тебе. В семь утра, по первому утреннему снегу.
– Ты же спишь до обеда, – усмехнулся герцог.
– Ради тебя проснусь. Лишь затем, чтобы убедиться, что я всё-таки не Кассандра.
– Ты можешь переночевать и здесь.
– Спасибо, нет, – Лёвольд
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
