Чукотке, стал для меня Сергей Гулин.
Эпоха рыцарства
На Чукотке была какая-то аура надежных людей, аура рыцарства. Семей было мало, и много неустроенных. Еще предстояли у многих свадьбы. Поэтому, наверное, была атмосфера какой-то влюбленности, интереса друг к другу. Когда человеку небезразлично, кто идет по коробам. Кого хочется остановить и просто какой-нибудь пустяковый вопрос задать. Я вот не могла подойти в Ленинграде к кому-то и что-то такое сказать. А там все были свои. Там была своя атмосфера, и никого это не удивляло. Хочется тебе поговорить с кем угодно – ты подходишь и говоришь. И тебе отвечают. Это было, пожалуй, самое замечательное.
Когда геологи, которые работали в РайГРУ Чаун-Чукотского района, возвращались с полевых сезонов, начиналась эпоха рыцарства. Начинались танцы. Потому что ни одного мужчины летом не было – они все в поле. Начинались дуэли за то, кто с кем будет танцевать.
Дружинники разнимали эти дуэли. Это вроде бы и драка, но в то же время на это даже можно смотреть с интересом, как люди отбивают свое право. И называли это только дуэлями. Все, в общем, как-то элегантно проходило. И чтобы кто-то кому-то дал как следует по физиономии, такого не наблюдалось.
Еще на осеннем сборе меня предупредил мой райкомовский знакомый:
– Вы будьте только осторожней, когда начнутся танцы. Вы новенькая, из-за вас могут драки устраивать.
Я говорю:
– Зачем из-за меня драки устраивать?
– Ну, если вы там кому-то откажете, не пойдете танцевать, кто-то с кем-то подерется.
Дальше начались танцы. И вот тут я выяснила, что в танцах на Чукотке все не так просто. Если тебя пригласили, так ты будь любезна, иди и танцуй. А мое право выбора? Почему я должна со всеми танцевать, кто меня приглашает?
Тут же кто-то подошел, и началась потасовка. Один замахнулся, сказал:
– Отойди.
Другой ответил:
– Пойдем выйдем.
Дружинников позвали – это геологи дежурные были. Я, конечно, этого не ожидала, но драк было потом много. Сережа Гулин никому не давал танцевать со мной. Он без конца выяснял отношения и никого не подпускал ко мне. Иногда только кого-то, уж очень хорошего своего приятеля, друга, он мог подпустить.
Гулин держался очень независимо и отстраненно от других. С Олегом Куваевым у них то были очень хорошие отношения, то они в хлам ссорились. Олегу неприятно было, что как бы не он один ходит ко мне в гости. А мы с Сережей каждое воскресенье ходили на танцы. Я так любила танцевать! Не зря же поступала в хореографическое училище. Куваев танцевал только на маленьких вечеринках. Я, по-моему, с ним танцевала всего два раза. Хотя он без конца бывал гостем у меня.
А я никогда к ним не ходила в гости. Потому что есть какие-то вещи, которых не делают. Нравственность тогда была другая. И ходить в гости к мужчинам было неудобно. Ко мне всегда приходила сборная команда, и девушки, и молодые люди, это было даже удобнее. В то время очень серьезно следили за нравственностью. Люди как-то относились бережно друг к другу. Так чтобы крутить какие-то ненужные романы, всякие глупости – этого не было. Все было чище. Любили, конечно, свадьбы играли. И довольно счастливые семьи вырастали. Все было. Но была и еще какая-то особая нота. Может быть, суровые условия порождали чувства настоящие. Потому что люди связывали свою жизнь в этих краях, и потом всю жизнь жили вместе. Вот это тоже важно. Занимались одними и теми же делами, увлекались одними и теми же делами. И в этом была своя красота.
Я хотела бы здесь завершить историю, связанную с тем человеком, которого я встретила в райкоме. Я никогда никому не рассказывала, что я потеряла голову. Для меня это как бы вошло в сердце на всю оставшуюся жизнь. У него была семья. Я понимала, что не могу влезать в чужую жизнь – это нехорошо. Там еще вдобавок несчастья были с детьми. И поэтому я держалась очень осторожно. Никогда ему ничем не намекала. А он относился ко мне невероятно хорошо. Потому что понимал, что мне надо просто помочь на первых порах. Он мне помогал найти интересных людей. Он следил, чтобы, когда я на машине ехала, за рулем зэков не было бывших. Во всем помогал.
Он мне говорил:
– Знаешь, тут и житейски по-разному бывает. Я тебе всегда помогу. Не стесняйся, обращайся.
Знал бы он, как мне его общество дорого! Но я понимала, что должна держаться. Все это было такое чистое и светлое. И я сохранила это в себе.
Клубника в собственном соку
Я все время смотрела на закаты, на рассветы. Выходила поздно вечером погулять. Одна. Когда во всех бараках гасили свет.
Барак жил весь в звуках. Что такое барак? Двенадцать комнат здесь, двенадцать комнат там. Слышно, что говорят в первой комнате и что говорят в двенадцатой комнате. Про все. Весь барак все слушал. Кто-то читал стихи, кто-то еще что-то. Жили как в стеклянных комнатах. Каждый знал, кто к тебе приходит, кто от тебя уходит и во сколько от тебя ушли. Что ты ешь, что ты пьешь. С кем ты тихо беседуешь, во сколько ты спать ложишься, во сколько встаешь.
Телефон у меня стоял на полу всегда, рядом с оленьими шкурами. Можно было сидеть, разговаривать, информации передавать. Стульев не было. Были табуреточки только, целых три штуки, кем-то купленные и принесенные в подарок.
Я как-то пришла к Богдану Борисовичу Ковальчуку, он – строитель, заведовал большим строительным отделом тепловой электростанции. Смотрю, у него все выкрашено, как в иностранных журналах, в белый цвет. Белого цвета телефон. Белого цвета приемник. Ну, просто американский образ жизни в комнате. Я говорю:
– Богдан, а ты как это сделал?
Он отвечает:
– А я купил краски масляной и все выкрасил.
Я тут же прямиком от него отправилась в магазин, купила белой масляной краски. Но он-то умел это все делать. А я-то намалевала, как могла. А дальше у меня все залипло. Мне звонить в Анадырь, чтобы получить информацию, а я не могу, потому что к уху трубка прилипает. И кнопки телефона ушли вглубь. Ацетоном я потом это все отмывала. Была целая проблема. В общем, остался выкрашенным в белый цвет у меня только приемник «Рекорд». Все остальное пришлось отмывать. Не получилось Америки в моей отдельно взятой барачной квартире.
Жизнь
