на Чукотке была непроста в бытовом смысле. Три магазина. В них макароны, икра, сухое молоко были. Не продавали яиц, не продавали свежего молока, ничего этого не было. В Магадане было, на Чукотке – нет.
Однажды Куваев мне прислал десять куриных яиц, расписал их под страусиные. Приходит незнакомец и говорит:
– Вот, вам Олег прислал подарок.
– Какой подарок?
– Ну, у вас в Певеке нет яиц. Это страусиные.
Я выставила этого «почтальона» вместе со страусиными яйцами. И потом сказала Куваеву:
– Знаешь что, будь добр, не корми меня. Я как-нибудь прокормлюсь сама. Не надо мне из твоего Магадана этих «страусиных» яиц.
Главное мое пропитание были компоты. Я посещала абсолютно все собрания в Певеке. И не потому, что я журналист. Некоторые собрания не нужны были моей газете. Но во время собраний в клубе продавали компот китайский «Клубника в собственном соку». Остальное можно было купить в магазине, но вот клубнику – только на таких вот заседаниях. Ее не хватало, чтобы продавать в магазине. Я брала сразу десять стаканов. Компот я просто обожала: мандарины в дольках, ананасы, все что хотите. Даже были зеленые огурцы без соли в каком-то собственном соку. Разрезаешь, а там нормальный огурец. Тоже интересно было. Ну, это быстро кончалось, к сожалению.
Когда начиналась навигация, сразу запасались картошкой, яблоками. Они стояли прямо в комнатах. Насколько тебе хватит этого, сколько ты выдержишь, столько ты съешь. А дальше – жди следующего сезона.
Мне многие помогали устроиться в моем бараке. Помню, как мне вдруг привезли картошку в ящиках, на ней ростки уже какие-то. Ящики начали складывать друг на друга. Я ничего не понимаю, не знаю, откуда картошка, зачем ее привезли, кому платить за нее. И дяденька, который привез, говорит мне:
– В магазине расплатитесь.
– В каком магазине?
– А вот в этом, – показывает рукой куда-то в пространство. – Это вам до весны.
Я говорю:
– Вы что, считаете, что я с этим жить, что ли, буду?
– Так все живут.
– Как, с картошкой в одной комнате?
– С картошкой в одной комнате. Потому что на кухне растащат.
Так осталась у меня в комнате картошка. От нее вроде даже запах какой-то исходил, все остальное не пахло.
Последнее, что принесли, – это были ящики с яблоками, засыпанными рисовой шелухой. И я поинтересовалась:
– А зачем это сделано?
Мне сказали:
– Так яблоки сохранятся до весны.
Я успокоилась.
Как-то раз началось за окном северное сияние. И мы втроем, Сергей, Олег и я, быстро накинули пальтишки и отправились на океан. По океану идти очень трудно, нам пришлось крепко держать друг друга, потому что торосы. Лед застывает не гладко. Иногда легче по нему ползти, чем идти. Но мы были в приподнятом настроении, перед нами было такое красивое северное сияние. И мы пели песню:
– Мы идем по океану, ночь – хоть выколи глаза. / И никто из нас не знает (нет, не знает), когда кончится пурга. / Ночь – хоть выколи глаза. / И никто из нас не знает, как опасен в тундре путь…
У нас была такая любимая песня, ее обычно поют на мелодию известной песни «Мы идем по Уругваю». Но мы жили в более интересном месте, чем Уругвай, поэтому мы пели так: «Мы идем к Гиперборее. / Ночь – хоть выколи глаза. / И никто из нас не знает, как опасен в тундре путь…»
Я шла, спотыкаясь, в таких не очень-то теплых ботиночках, и тут выяснилось, что я отморозила себе ноги. Мы помчались в первый стоящий рядом с океаном дом. Там жили наши друзья, муж и жена Подберезные. Ребята таскали снег, Нина Подберезная оттирала мои пальцы, а я плакала, потому что это такая боль, когда отходит заморозка с ног, что не передать. Так что уже в другой раз, когда я отправлялась на прогулку по океану, я надевала валенки.
Кожанка, рок-н-ролл и красные туфли
Как-то на коробе меня окликнула Стэлла Скляренко. Она откуда-то шла.
– Слушай, – говорит она, – а ты что, переехала?
Я говорю:
– Переехала к себе, у меня теперь картошка растет в комнате.
– Ага, переехала. А где новоселье? А потом, у тебя же день рождения через два дня? – спрашивает Стэлка. – Будем отмечать?
На первый свой день рождения на Чукотке, 26 декабря 1959 года, я надела вечернее черное платье, красивое. А сверху была черная кожаная курточка. Очень такая простецкая, но, как мне казалось, невероятно элегантная.
Я считала, что журналист должен ходить только в кожаной курточке. Я добывала ее с большим трудом. Как-то утром пришла женщина, ее привела Нина Подберезная, журналист из местной газеты, и говорит:
– Ты мечтала о кожаной курточке? Ты считаешь, что журналиста без этого не бывает?
Женщина отдала мне эту курточку, а потом даже отказалась от денег. Это была курточка ее сына, они уезжали навсегда с Чукотки. Она сказала мне на прощание:
– Дай бог, чтобы все было хорошо.
И с этой курточкой я не расставалась.
26 декабря рано утром мне принесли скатерть. Стола у меня не было, но был чемодан – все тот же, мамин. Я поставила на середину комнаты чемодан, накрыла его скатертью. Это стал стол. Выставила рюмки какие-то.
На день рождения я собрала всех у себя. Мальчики сидели на полу на шкурах и на своих куртках, а девочки – на раскладушке, которая чуть не сломалась. Там что-то было подложено для того, чтобы было устойчиво. Разнообразия особенного не было, тогда я еще оленину не ела, поэтому оленя я не подавала. Какая-то колбаса была. Икра была. Пить мы тогда не пили. По капельке чего-то. В общем, не было принято пить. Я даже помню марку: «КВВК». Не знаю, чей это коньяк, но почему-то запомнила, что именно он продавался в магазинах.
Мне принесли проигрыватель. Так как радио не было. Я решила сделать гостям сюрприз. На пятом курсе, собирая меня на Чукотку, мне притащили двенадцать пластинок на костях, двенадцать композиций рок-н-ролла.
– Тебе, – говорят друзья, – там пригодится.
Я достала пластинки и поставила рок-н-ролл. Боже мой, какими мы были счастливыми! Все повскакивали, куртки побросали на раскладушку. Это полное удовольствие было.
Наутро явилась делегация из клуба:
– Дай нам переписать музыку, чтоб все танцевали под твой рок!
Конечно, я дала. Я ж сама ходила в клуб. Если я в воскресенье находилась в Певеке, я знала, что в семь часов вечера придет Сережа Гулин и поведет меня на танцы.
Новый, 1960-й год встречали сразу после моего
