когда я ее в прошлый раз осадил?
– Ну и что? – хмуро спросил Стефан Айохристофорит.
– Ну и что!.. – передразнил его Андроник. – Вот тебе и ну и что.
В Никее было так: предприятие никак не увенчивалось успехом. Андроник уже думал, вовсе придется отступить. А ведь его знали как известного мастера брать города. Он сколачивал осадные машины, сооружал метательные орудия, укреплял винты и рукояти, вооружал стенобитные тараны железом. Но подлые никейцы неожиданно высыпа́ли на стремительную вылазку, чтобы разломать и пожечь всю его технику. И причиняли массу вреда стрельбой – лучники у них были великолепные. А в результате своих удач только более одушевлялись и смелее продолжали борьбу.
Вдобавок они беспрестанно осыпали его со стен ругательствами, надрывались то поодиночке, а то и целым хором. Называли мясником, кровожадным псом, гнилым старикашкой, бессмертным злом, людскою фурией, развратником, приапом старее Тифона и Сатурна, лысым чертом и другими постыдными именами. А всласть набранившись, снова выскакивали из-за стен, чтобы погубить еще десяток-другой его воинов.
Как алчный пес, как разъяренная медведица, Андроник по нескольку раз в день обходил стены, ища возможность удовлетворить голод своего гнева… выискивал хоть какую-нибудь брешь… а потом снова и снова упрекал военачальников за то, что они небрежно ведут войну и уклоняются от сражения. Кое-кого и казнил.
Однажды, когда он так-то вот объезжал город с небольшим отрядом, один знатный никеец – Федор Кантакузин, человек отважный и по молодости лет кипучий, как недобродившее вино, в компании еще нескольких столь же безрассудных молодцов вырвался из Восточных ворот и помчался навстречу Андронику. Кантакузину удалось пробиться сквозь первые ряды охранявших царя воинов, он направил копье – и Андроник с содроганием понял, что пришел его смертный час.
Но ему повезло – а Федору Кантакузину не повезло: слишком скоро он гнал своего коня, пришпоривал, заставляя лететь, а не бежать. Лошадь споткнулась, упала на колено, а сам он, выброшенный из седла, ударился головой о камень и потерял сознание. Андрониковы меченосцы подбежали к нему толпой и довершили дело.
Тогда-то никейцы, лишившиеся храброго воина и своего предводителя, обратились к Исааку Ангелу, который в ту пору оказался в Никее: хотели избрать его своим вождем, подчиниться ему, получать от него руководство и под его началом продолжить столь хорошо начатое дело сопротивления.
Ангел был достаточно сведущ в ратном деле, чтобы взять на себя нелегкую ношу военачальника: участвовал в нескольких кампаниях, проявлял храбрость, оказывался на краю гибели и снискал если не лавры, то как минимум уважение. Нельзя его было назвать и человеком нерешительным. По совокупности качеств ему бы вполне подошла предложенная роль.
Однако все же Ангел больше любил постоянство, какое другой назвал бы тусклым, нежели перемены, способные вознести до небес, и вовсе не стремился к военным лаврам. В общем, он не захотел звания вождя: поблагодарил за доверие, но возглавить оборону отказался. А когда через пять дней Андроник взял город и получил наконец возможность утолить жажду мщения, Ангел был прощен наряду с иными высокородными мужами, не замеченными в особой строптивости…
– Нет, это не Ангел! – убежденно повторил он. – Ангел на такое не способен.
– А я думаю, царь, надо все же предостеречься, – упрямо проворчал Стефан Айохристофорит. – Я его пока отведу в тюрьму, а там видно будет. Между прочим, это ведь он тебя за цепь тащил. Забыл?
Андроник скривился. Ничего он не забыл, разумеется.
В свое время покойный ныне царь Мануил пытался то так, то этак ущучить своего двоюродного братца, доставлявшего ему множество хлопот. Однако ничего не выходило. Тогда один верный и ловкий человек похитил жену Андроника Феодору – и Андроник, крепко ее любивший, своими ногами явился в царственный город, чтобы вымолить прощение. Готовясь к первому посещению дворца, он надел на шею тяжелую железную цепь. Она опускалась от шеи до самых пят, Андроник скрыл ее под одеждой, чтобы до времени никто не заметил – ни царь, ни его присные.
Получив дозволение стать пред ясные очи самодержца, Андроник, сделав лишь два или три шага, тотчас растянулся на полу во всю длину немалого роста, выставил напоказ свою страшную цепь и стал надрывно просить прощения во всем, чем мог прежде оскорбить царя, – просить со слезами на глазах, пламенно и трогательно.
Мануил, изумленный столь душераздирающим зрелищем, сам прослезился и приказал поднять несчастного. Но Андроник упирался, уверяя, что ни за что не встанет с пола, пока царь не прикажет кому-нибудь из предстоящих протащить его, подлеца, за эту самую цепь по ступеням престола, как таскают рабов и преступников, и повергнуть пред царским седалищем.
В конце концов как просил Андроник, так и было сделано. А исполнил желаемое именно Исаак Ангел.
– Ничего я не забыл, – хмуро сказал Андроник. – Ладно, поступай как знаешь. Все, мне надоело тут жариться. Я уезжаю в Милудий. Если что срочное, пришли логофета.
Дворец Милудий – так называлась одна из загородных резиденций на азиатском берегу Мраморного моря.
Стефан Айохристофорит ничего не сказал, только низко поклонился.
3
Исаак Ангел жил на окраине, в квартале Сигма, где за пределами первой городской стены стоит монастырь Перивлепты.
Афанасий миновал несколько вкривь и вкось нарезанных переулков и свернул на Месу – Срединную улицу Константинополя. За спиной остались площадь Августеон, Большой дворец, церковь Святой Софии и Милий – столб, от которого измерялась длина дорог по всей империи.
Миновав ипподром и старые бани, Меса пересекала кварталы медников и ювелиров.
Скоро он вышел к форуму Константина, украшенному Порфирной колонной, а перейдя его, оказался в квартале булочников. Вправо от Артополия уходили торговые ряды: обширная крытая галерея, соединяющая центр с гаванью Золотого Рога.
Меса же по-прежнему направлялась на запад, где уже виднелся Анемодулий – башня, украшенная изображением птиц, стад и смеющихся эротов, рассыпающих яблоки. На вершине крутился флюгер: женская фигура исправно тянула руку в ту сторону, куда дул ветер. Поговаривали, что Андроник собирается водрузить на Анемодулий свое собственное изображение. Пока, видать, руки не дошли, а там уж кто знает…
Афанасий уже шагал по площади Тавра, украшенной конными статуями императора Феодосия Первого и его сыновей. Середину площади занимал нимфей – огромный мраморный бассейн, куда сливались воды самого большого акведука Константинополя, водовода императора Валента. У подножия колонны Феодосия чиновники встречали иностранных послов, а в будни мычал и блеял скотий рынок.
Миновав монастырь Христа Непостижимого, он оказался на одной из главных площадей города – Филадельфии. Триумфальная арка здесь знаменовала военную славу империи, а тут и там выставленные изображения модия
