сосен и разрывов в снежном ковре, виднелось нечто, что могло оказаться вполне домиком охотников или рыбаков. Там была печь и можно было отогреться, снять одежду, погрузить в теплую воду обмороженные пальцы; отогреться за всю эту жизнь. Впрочем, в неровном тумане и следы, и тропа, и контуры дальней одинокой избы то появлялись, то исчезали. «А может быть, – подумал Митя, – там, в доме, и сейчас живут охотники». Они бы угостили его самогоном и рассказали о здешних местах, а он бы рассказал им о местах далеких, жарких и диковинных. От печи поднимался теплый счастливый запах жареного мяса. Но в глазах темнело и расплывалось все больше, и все меньше он был способен на это хоть как-то повлиять. Уже окончательно встав на тропу или то, что казалось тропой, и постаравшись на ней сосредоточиться, Митя вдруг обернулся назад к великой реке, чьего дальнего каменистого берега не было видно, реке, бывшей, конечно же, не рекой, а скорее озером или морем, великим и бескрайним морем слабо светящегося снега. По этому морю бежала маленькая девочка.
Митя смотрел на нее и не мог поверить. Неожиданно снова пошел снег. «Девочка, – закричал он, – здесь есть люди? Я потерялся. У меня сломался снегоход». Но девочка или не слышала его, или не понимала, или не обращала на него внимания. Новый порыв ветра почти сбил его с ног; он тяжело коснулся снега рукой, потом провалился выше локтя, все же поднялся и снова встал на лыжи. «Помоги мне!» – закричал Митя; уже не вполне владея собой; бросился девочке наперерез и почти сразу услышал треск левой лыжи, ударившейся о торчавшую из прибрежного снега корягу. Но девочка наконец-то его заметила. «Где твои санки? – закричала она с неожиданным ликованием. – Ты опять бросил санки. Мама будет в ярости». Она звонко рассмеялась – как Мите показалось, не над ним, а над воображаемой яростью чьей-то мамы. Но пока она смеялась, Митя узнал ее, и его сердце наполнилось до самых краев, наполнилось безграничной радостью встречи с ней, которая казалась такой невозвратимой, и болью окончательной одинокой смерти. «Что на тебе за лыжи? – рассмотрев его, снова закричала Арина. – Почему на тебе чужие лыжи? Да еще и буржуйские. Ты сломал чужую буржуйскую лыжу?»
Митя оглянулся и увидел за собой уходящий в небо косогор, высокие сосны комаровского берега и ухоженную береговую линию. Арина стояла прямо на льду, метрах в трехстах от берега; было видно, как сияют ее щеки мгновенной радостью и счастливой зимней красотой. Она попыталась прокричать что-то еще, но ее слова утонули в новом и еще более сильном порыве снега. Через несколько секунд за пеленой снега исчезла и она сама. Тем временем Митя избавился от рюкзака и обеих лыж; проваливаясь на всю глубину ног, побежал ей навстречу, а потом, решив, что так будет быстрее, рывками пополз к тому месту, где только что была Арина, до того как исчезла в неистово вращающемся снеге. Он пытался кричать ей в ответ, но и его голос бесследно исчезал в вое вихря. Наконец Митя остановился, как ему казалось, на секунду перевернулся на спину и сквозь смутные проблески сознания смотрел, как над ним продолжает кружиться этот густой и всесильный снег. «Почему я здесь?» – спросил он себя с удивлением и страхом. Именно тогда он понял, что не сказал ей, еще погруженной в бывшее, самого главного.
Митя поднялся на четвереньки, почти по-собачьи, потом выпрямился, встал, расправив ноги, чтобы не упасть снова при следующем же порыве урагана. Не понимая, что происходит и не играет ли он с ней, Арина смотрела на него, зачарованно и испуганно, появляясь и исчезая сквозь неровные порывы снежного ветра. «Скажи им, – закричал Митя. – Скажи им всем, чтобы остановились. Оста-ано-ови-или-ись!» – «Что? – ответила она голосом таким знакомым, высоким, детским и недоуменным. – Кому сказать?» – «Им всем, – продолжал кричать Митя, и казалось, что обмороженный голос, которым он не пользовался столько дней, рвется от каждого усилия. Он понял, что не может кричать и бежать одновременно; остановился. – Всем, кого увидишь, – кричал Митя. – А они пусть скажут другим. Взрослым. Ты запомнила? Всем взрослым. Они безумцы, они бегут к тому, что, как им кажется, их ждет. Скажи им, что их обманут. Скажи, что их там ничего не ждет, ничего. Ты запомнила? Там ничего нет. Там, где я, уже ничего нет. Скажи им, что там ничего нет. Там снежная пустыня». На секунду Митя остановился и задумался о том, что уже прокричал Арине; ей не поверят, с отчаянием подумал он. «Скажи им, что ты видела меня! – закричал он из последних оставшихся сил, чувствуя, как промороженное горло постепенно отказывается повиноваться. – Скажи им, что ты видела меня там, там, которое будет, и я сказал тебе, что там ничего нет. Там нет нас с тобой», – добавил он в новом приступе отчаяния. Митя чувствовал, что его сознание уплывает все дальше; и все дальше по снегу, почему-то в него не проваливаясь, уходит Арина. «Почему ты идешь не ко мне, а от меня?» – закричал Митя. «Я тебя боюсь, – ответила Арина спокойно, продолжая уходить. – Ты здесь какой-то ненастоящий. Я тебя боюсь». – «Скажи им всем, чтобы остановились! О-ста-но-вили-лись!» – упрямо и безнадежно продолжал кричать Митя. «Скажи им сам, – ответила она капризно и равнодушно. – Здесь все равно никого нет».
И вдруг она поняла. Подняв глаза, над дальними, почти невидимыми скалами высокого правого берега на фоне пламени Арина увидела гигантскую женскую фигуру с развевающимися по ветру белыми волосами под короной; чудовищный призрак держал в руке сверкающий меч и щит с черным имперским орлом, а ее глаза горели яростью, неистовством, кровью, безумием и мечтой о власти. Как немыслимая живая статуя, призрак поднимался до середины неба. В мгновенном озарении, разбившем время на многие осколки, Митя понял, что свой гигантский меч эта ужасная призрачная женщина возносила над его Россией. Отсюда, сквозь бездонный провал времени, и Арина, и он сам, и Россия неожиданно показались ему маленькими, хрупкими, уязвимыми и невозвратимыми. У ног женщины, гораздо ближе к Арине, там, где кончался снег и начинались сады и нескошенная трава, под звук барабанов и труб шли бесконечные серые полки; некоторые были верхом, но большинство двигалось в пешем строю. Без разведки, нестройными колоннами они шли умирать под Танненбергом и на Мазурских озерах. «Остановитесь!» – закричала им Арина через пустыню времени, но ее голос утонул в шуме ветра и грохоте знакомой музыки расставания. Арина оглянулась на Митю и набрала полные легкие ледяного приполярного воздуха. «Остановитесь!» – снова закричала она тонким, все еще девчоночьим голосом, на этот раз не только изо всех сил, но и гораздо громче всего того, на что, казалось, была способна. «Не уходите! – кричала она. – Не умирайте!» Но они не слышали. Дальняя мелодия гремела в воздухе, шумели августовские грозы, выла пурга. «Они тебя не услышат, – закричал тогда Митя. – Скажи тем, другим!» Он бросился навстречу Арине и потерял сознание.
Когда Митя пришел в себя, он лежал на земле, а вокруг снова бесновалась и выла пурга. За ней, почти невидимый в разрывах бурлящего тумана, от берега к берегу этой гигантской реки поднимался широкий купол неба. Мите показалось, что этот купол чем-то похож на пульсирующую полусферу, когда-то
