снегоход хоть немного заслонил ее от ветра; перенес еду и все вещи из саней внутрь; устроился поудобнее, разжег печь, включил рацию и, меняя частоты, начал говорить пустому снежному миру о том, что его снегоход сломался и ему нужна помощь. «Интересно, как здесь передают сигнал бедствия», – подумал он немного отстраненно, как будто это происходило не с ним. Тем временем ветер выл все громче и все громче бился о стены палатки. Казалось, что белый мир пришел в движение, что он воет и трясется. Митя провел в палатке весь вечер, ночь, следующий день, еще одну ночь.
Утром снежный буран стих, но помощь так и не пришла. Было холодно. Довольно долго Митя пытался починить мотор, но снегоход был непоправимо мертв. Тогда он сказал себе, что просто должен терпеливо ждать. Едва ли кто бы то ни было из услышавших его в эфире рискнул искать его во время бурана, но теперь за ним рано или поздно приедут. Во время одной из безуспешных и, собственно, безо всякой надежды, ради самоуспокоения предпринятых попыток починить снегоход Митя неожиданно увидел медведя, то ли не впавшего в спячку, то ли уже проснувшегося, направлявшегося к нему со стороны берега. Пригодились купленное ружье и давняя армейская память тела. Правда, пока он ходил в палатку за ружьем, медведь успел подбежать совсем близко. Зато теперь он был не один; рядом с палаткой лежал гигантский труп северного медведя, и Митя иногда с ним разговаривал. За эти дни вьюга возвращалась еще несколько раз, но ничего похожего на тот страшный буран уже не было.
Он продолжал передавать в эфир сигналы бедствия, но, судя по всему, посреди снежной пустыни их было некому принять или услышавший их был слишком далеко, чтобы откликнуться. Недалеко от него лежал его единственный спутник, а теперь и собеседник. «Да, забавная история, – говорил ему Митя. – Кажется, мы с тобой несколько влипли». «Похоже, – как-то сказал он, – что нам придется остаться здесь надолго. Может быть, очень надолго», – добавил он, вспомнив ту в гостинице читанную книгу; впрочем, книга все еще была с ним и, читая ее, Митя вспоминал неожиданно яркие картинки детства. Силы тела уже не были сильнее вакцины беспамятства. Было очень холодно; он дожигал остатки угля. Постепенно запасы еды тоже начали подходить к концу; но как раз это его не пугало, поскольку у него были ружье и его медведь. Несколько раз он выбирался на берег Лены, чтобы попытаться собрать валежника для печи. Один раз, скорее из любопытства, даже выкопал широкую яму до самой промерзшей земли. Митя выходил в короткие экспедиции по тундре, надеясь найти хоть что-нибудь, что можно было бы сжечь, или какие-нибудь следы человеческой жизни. Лыжи делали дорогу легкой, но никаких следов человеческого пребывания он не находил и возвращался к мертвому снегоходу и мертвому медведю.
Так проходили дни бездействия и праздности, пока, наконец, придя к выводу, что новой бури в ближайшие два дня, по всей видимости, не будет, Митя сделал то, что, вероятно, должен был сделать с самого начала: положил в рюкзак шатер, печку, остатки еды и остатки топлива, встал на лыжи и отправился пешком вниз по Лене, в сторону поселка Кюсюр. Митя посчитал, что при удачном стечении обстоятельств он сможет дойти до него за три, а если совсем повезет, то и за два дня. В первый день все шло довольно успешно, а невидимая тундра светилась и ширилась, почти сливаясь своей туманно-белой бесконечностью с бесконечностью неба. Довольно успешно, подумал Митя, разумеется за исключением того, что было холодно. Чтобы оказаться способным к передвижениям, ему пришлось переодеться в значительно более легкие вещи. Теперь он довольно быстро обнаружил, что идти в них по снежной равнине, отталкивая ледяной ветер, было совсем не тем же самым, что сидеть на удобном снегоходе, завернувшись в теплую одежду и осматривая окрестности, и даже не тем же самым, что выходить в короткие вылазки вокруг палатки, когда тело еще помнит тепло и когда знаешь, что потом тебя снова ждет согревающий огонь печки. К тому же вдоль реки дул сильный холодный ветер; казалось, что он вдувает мороз в самые глубинные закоулки тела, а потом разрывает тело на мелкие заиндевевшие куски. Так что в первую ночь Митя сжег изрядную часть взятого с собой топлива. Но когда он проснулся утром и когда отзвенел напевный и здесь бесконечно неуместный звук телефонного будильника, Митя услышал шум начинающейся бури. «Может, еще пронесет», – подумал он, быстро собрал вещи, встал на лыжи и, вдыхая ледяной, ничуть не потеплевший от приближающейся вьюги воздух, побежал вниз по Лене. Видимость становилась все хуже, а снег все более отчетливо бил в лицо и грудь. Прошел еще час. Наконец он все же остановился и, борясь с ледяными порывами ветра, почти что чудом поставил палатку.
« 10 »
Когда Митя пришел в себя и черный туман в голове немного рассеялся, он обнаружил, что, хотя серое снежное марево вокруг все еще держалось, буран почти стих. Он выбрался из-под снега. Палатку сорвало и унесло ураганом, но печка еще торчала из-под наметенного сугроба, а лыжи были разбросаны в пределах видимости. Митя нашел рюкзак, осторожно поднялся в пронзительный холод великой реки и огляделся на море белизны. Справа от него был виден высокий, скалистый и безлесный берег, плоский снежный стол без единого деревца на гранитном плато. Левый берег был ниже; очевидно, летом это была лесотундра, но и сейчас Митя понадеялся наломать там веток для печки, а может быть, найти хижину охотника или рыбака. Вероятно, он уже был сильно обморожен. В глазах расплывалось, и время от времени накатывала какая-то смутная предсумеречная темнота; в голове слабо, но неотступно шумело.
Митя поднялся, собрал оставшиеся вещи в рюкзак и медленно побрел в сторону берега, чуть по диагонали через огромную почти ровную реку, стараясь не только найти место, где он мог бы собрать хвороста для обогрева, но и все же пытаться двигаться в сторону Кюсюра. Поначалу сильный ветер продолжал бить ему в грудь, но потом ослаб, и только снежинки падали на лицо и плечи. Митя вдруг подумал, что этот снег удивительно похож на тот прекрасный отвесный снег, теплый и нежный, который в преддверии Нового года безветренно и вертикально падал в свете городских фонарей. Полярный вечер был уже близко, все погрузилось в прозрачный вечерний туман, и берега этой безбрежной великой реки почти исчезли. Еще похолодало, пожалуй даже «поледенело», заметил Митя про себя. Потом повторил то же самое вслух; здесь не было никого, кто мог бы удивиться одинокому лыжнику, говорящему с самим собой. Даже его единственный собеседник, мертвый полярный медведь, остался далеко позади.
Митя шел по самому краю реки и отчетливо видел перед собой густой сосновый лес. Было холодно дышать, тяжело идти, в глазах двоилось; ноги попеременно казались то ватными, то чугунными; болели мышцы. Неожиданно он увидел на уже прибрежном снегу удобный подъем на берег и даже, как ему показалось, тропу, убегающую в ельник, странную, как кажется, звериную, но вполне отчетливую даже сейчас, в вечернем тумане. Еще дальше на косогоре, среди
