Пербово — в зарослях кустарника, а по-прежнему бойко шумит и звенит, будто радуется, что вырвалась из болотины и летит вдаль, даже остановиться не может. Когда-то в омутах с иссиня изумрудной водой из-под камней и коряг подмывного берега я выкидывал руками на луг крупных серебристых хариусов с парусными плавниками и с черной полоской по спине. Есть ли они сейчас? Со мной нет удочек, но есть фоторужье. Снимаю с плеча, подхожу к берегу и начинаю объективом водить по тихому омуту.
Видно все дно вплоть до самого мелкого камешка, а хариусов нет. Значит, покинули исконные места, ушли в большую воду.
Снег на солнцепеке таял так быстро, что я не успевал за ним гнаться. Иду дальше вдоль берега против течения. Хрустят под ногами волнушки, свалив красную шляпу набок, выглядывает из-под березки боровик, а красный рыжик все еще бодрится, стоит, никому не кланяется.
У пербовских перелазов, в махоньком сосновом бору, на высокой сосенке косач-черныш обедает. Рядом к сосне приткнулась корявая береза с обилием почек. С соснового сука черныш достает с березы почки, ест их с азартом, будто и на самом деле он никогда не пробовал такого деликатеса. Пробиваюсь к нему через кустарник. Может, удастся ближе подойти? Стараюсь не шуметь ветвями, и это мне удается. Маленькая сосенка с широкой кроной скрывает меня от черныша. Я его вижу, а он меня нет. Нажимаю спуск. Косач не слышит щелчка, по-прежнему шелушит почки, ничего не знает, да, видимо, и не хочет знать, голод-то тетке не с родни будет.
И только я заснял на пленку косача, он ударил воздух крыльями, слетел с сосны. Может быть, заметил меня? Может, испугался? Нет. Прямо с увала высокой горушки, из мелкого перелеска, будто рыжий челнок, вынырнул лисовин. Он бежал на покосную полянку, вытянув хвост, торопился в еловую поросль, за которой начиналась каменная гряда, плешивые горушки, захламленные овраги. Второпях я вскинул ружье, прицелился, нажал спуск и не увидел лисовина. Он скрылся в чапыге. Успел ли я его заснять?
Все ближе и ближе к земле спускались сумерки, опоясывали маленький лесной мирок сереньким кушаком. Боясь разорвать тот кушак, я вышел на езжую дорогу, пошел к деревне. Под вечер стало теплей, и, может быть, от этого мне было весело и приятно.
Ветер ли забросил, а может быть, кто сказал Денису о том, что я добыл лисовина, он не выдержал и в одних подштанниках глухой ночью прибежал в дом Игната, разбудил всех, а меня спросил:
— Лисовина добыл?
— Да.
— Ошкурал? Поди, на правила шкуру натянул?
— Уже высохла, — ответил я, чтобы успокоить старика.
— Показал бы, Григорич. Может, у них перешерстка прошла, может, пора на охоту?
— Не знаю, — ответил я. — Толком сам еще не рассмотрел.
— А где убил-то его?
— У пербовских перелазов.
— Поди, у березки, где я кажинную осень чучелки ставлю да чернышей хрястаю?
— Нет, не там.
— А где же?
— Чуть правее березки. В том самом месте, где тебя муравей в пущее место укусил, а ты с воем без штанов по всей покосной поляночке бегал. Помнишь?
— Нет, что-то не припомню. Это, кажись, не я бегал, а кто-то другой…
Я принес Денису свой первый трофей, добытый на покосной полянке. Он посмотрел на меня, будто подарил пощечину, загорячился:
— Чего ж ты, Григорич, меня за дурня принимаешь? Язви твою в перепечинку, насмехаешься над стариком! Мне нужна шкурка лисовина, а не твое хвото.
— Так это ж и есть то, что есть, — стараясь успокоить старика, ответил я Денису. — То самое, что тебе и нужно. Ведь на охоту-то я бегал не с безкурковкой, от которой сперва вонь, потом огонь, а уж после гром на весь лесной кряж. Этого лисовина я заснял фоторужьем.
Денис с недоверием посмотрел на меня, а снимок все же взял в руки, стал его рассматривать. Смотрел он внимательно, и по его лицу было видно, что тень недоверия у него исчезла. Он искал на фотографии то, что его интересовало, а найдя, заулыбался:
— Вот тут, в этом месте, — он тыкал заскорузлым пальцем в фотографию, моя шалашка стояла, даже колышки и те обозначились, а подле нее, на лужайке, по осеням черныши подстрелыши бились. А вот тут была большая лужа.
— А ты ради бахвальства прыгнул через голову своего мерина и в ту самую лужу угодил. Помнишь, как из нее тебя мать вызволяла?
— Что-то не припомню. Давно ведь было-то. — Денис посмотрел на меня лукаво, головой покачал и краешком губ улыбнулся: — Все ты припомнил, а я вот позабыл. — Потом опять стал рассматривать фотографию, заговорил с искренней теплотой: — Ишь, язви его в перепечинку, поймал зайчонка, на загривок к себе кинул и несет его в свой теремок, чтобы задобрить свою подружку. Ужо-тко, красавчик, скоро тебя мой Валдай под ружье подаст!
3
На воле гуляли утренние сумерки, а Денис пришел уже за мной, зазвенел на всю избу:
— Пора, Григорич, язви тебя в перепечинку, пора! День на пятки наступает. Хватит нежиться.
В утренний ранний час мы оставили деревню, вышли в заполье, а там, за горбушинскими полянками, начинались Черные перелески. Они опоясывали высокую Подпредеинскую горушку, с которой я когда-то свалился и ногу вывихнул. Вместе с нами бежал Валдай, белый, с черными, будто точеными ушками и с каштановым ошейником.
Валдай не забегал вперед, но и позади не оставался. Бежал он все время в ногу с хозяином. Команды «на поиск» он еще не получал и с нетерпением ее ожидал.
За черными ручьями кончилось мелколесье, начинался густой смешанный лес. Не доходя до пербовских перелазов, Денис подал команду Валдаю, послал его в поиск, и он, загнув хвост в три калачика, кинулся в чапыгу.
Около часа мы шли по узкой лесной тропинке, обогнули Богатую сопку, вышли к переходу через речку Пербово. Все это время Валдай на глаза нам не показывался, но и голоса не подавал, а мы ждали. Ведь в этом самом месте, вон у той ляговины, фоторужьем я заснял лисовина. Не мог же он сквозь землю провалиться иль убежать в тридевятое царство.
— Может быть, ты, Григорич, не на этой полянке лисовина-то на карточку сфотографировал, — снимая с плеч берестяной пестерь, спросил меня Денис.
— Именно тут, вон у той ляговины, а стоял я вон у тех березок, где ты штаны сушил, когда в лужу с мерина шлепнулся.
— Ну что ж, — вздохнул Денис, освободившись от тяжести пестеря, — посидим, покурим. А не махнуть ли нам по подгорью прямо в Спорный лог?
— Почему он назван Спорным? —
