спросил я Дениса.
Он улыбнулся:
— А черт про то знает. Я только то знаю, что и ты знаешь. Как-то мне говаривала бабка, будто бы в давние времена мужики за ту землю спорили и брат родного брата так топором тюкнул, что тот на всю жизнь без правой руки остался, отсек подлец, а за что? За землю? Может, то и правда, а может, и нет.
Может быть, еще кое-что припомнил бы Денис о Спорном логе, но тут подал голос Валдай. Он был еще далеко от нас, но Денис бойко вскочил с места, взял ружье и побежал в угол полянки, а на бегу мне кричал:
— Григорич! Валяй под березку! Лисовин через пожню побежит, как есть, на тебя побежит, стреляй, только не мажь!
Голос Валдая повернул на Шиловские пожни к Соломенному перекату, а потом совсем затих. Денис закашлял, простонал:
— Иэ-эх, чертушко. — Он оказался возле меня.
— Почему ты в угол не побежал? — Спросил я его.
— Лис туда не побежит. Гляди на речной перекат, тут, по камням, он пойдет, будет скрадку следов делать, хитер, язви его в перепечинку.
Валдай вновь подал голос у речного переката. Я оглянулся и увидел только рыжий хвост лисовина, а потом и тот исчез в приречном чапыжнике.
— Ишь, дьявол, путаник, — вздохнул Денис и перешел через перелесок, встал под густую ель. Его позиция теперь была лучше моей. Денис смог рассматривать всю пожню и даже то, что делалось за перекатом на другом берегу реки.
Лисовин теперь бежал по лесной чаще в полукилометре от речного переката и был, очевидно, горд и доволен тем, что смог обмануть и охотников, и собаку. Выскочив на взгорье, он остановился у лесной избушки, прислушался, принюхался. Сбежал к речке, отыскал каменный брод, перешел через реку и залег на высоком берегу в густом черемушнике. Лисовин был уверен, что его белый враг Валдай сюда не сунется, а он дождется вечера и спокойно уйдет в Сенино урочище на охоту, а уж потом с добычей вернется в свою нору.
Обманутый Валдай кружился на перекате, обнюхивая каждый камень, выскакивал на берег и снова возвращался на перекат. Наконец, поняв свою беспомощность, вымахнул на высокий берег, кинулся в черемушник и взвыл так громко, что я, уже задремавший, чуть было не уронил из рук ружье. Вскочив с пенька, на котором сидел, я направил свой взгляд на полянку, думая, что Валдай нашел следы и теперь лисовина подаст под мое или под Денисово ружье. Только успел я об этом подумать, как на пожню на полном бегу из мелкого перелеска выскочил лисовин. Он бежал, пересекая пожню прямо к месту, где я стоял. Денис опередил меня, выстрелил. Бедный зверь, которого мне было жаль, растянулся по земле, уткнув мордочку в густую отаву.
Подошел Денис, опустился на колени перед лисовином, погладил рукой его пышный мех, не без радости проговорил:
— Я еще не видывал такого меха.
Денис взял лисовина за задние ноги, осторожно положил его на плечо, пошел к месту, где нами была оставлена поклажа. Боясь помять мех лисовина, Денис так же бережно положил его подле своего пестеря, открыл его, вынул и подал Валдаю ломоть ржаного хлеба, сказав, что он это заработал, а сам взял алюминиевую кружку и спустился к реке. Видно, старик захотел проточной воды. Валдай пошел следом за хозяином и, перейдя реку по каменному перебору, вытянулся на другом берегу, стал есть хлеб. Я посчитал, что тоже имею право на некий отдых, отошел от лисовина метров на сотню, стал фотографировать лесной пейзаж. Не прошло и пяти минут, как я услыхал взволнованный голос Дениса:
— Язви его в перепечинку! Троих обманул! Вот дьявол-то! Уложив в футляр фоторужье, я подбежал к Денису и спросил:
— Кто кого обманул?
— Да нас с тобой и Валдая, — с обидной ноткой ответил Денис. — Лисовин-то от нас сбежал! Хитер дьявол. Обдурил по всем правилам.
— Что будем делать? — еле одерживая улыбку, спросил я.
— Пойдем ближе к ночевке. — Поднимая пестерь, ответил Денис. — Он от меня все равно не уйдет. Сейчас на нем еще есть летние заплатины, а ужо-тко их снимет, уж тогда-то я его первым сортом в заготконтору сдам.
Через час мы вошли в Спорный лог. Бывал я на нем полстолетия тому назад, в детстве, а сейчас осмотрелся и ахнул, сердце захватило. Лог стал еще красивее, чем был раньше. Подле шустрой речонки стоял огромный, разлапистый дуб, а вокруг него — вытоптанная сухая дорожка. Рядом с дубом стояла избушка, маленькая, приземистая, с тремя окошками. Рядом с избой пробегал ручеек, а вода в нем светлая-светлая, и живет в ручейке благородный хариус. За избушкой начинался большой бор.
Сложив свою поклажу в избушку, Денис велел мне подмести в избе пол, истопить печурку, наладить про запас сухих дров, а сам с Валдаем ушел в бор, чтобы добыть на ужин свежего мяса.
Увлекшись работой, я не слышал ни собачьего лая, ни выстрелов. В сумерках явился Денис. За его спиной вниз головой висел глухарь-мошник, рыцарь в темно-сизых доспехах.
— Вот-таки ухрястал, — прошептал Денис, — мог бы снять еще не одного, — посмотрел на меня, — а зачем? Ведь удовольствие чувствуешь тогда, когда стреляешь, поднимаешь да супец свежий ешь, а потом? Потом никакого удовольствия, одна жалость к глупой лесной птице.
4
Денис проснулся рано. Он сварил из глухаря похлебку, вскипятил чайник, разбудил меня. После завтрака, который оказался очень вкусным и сытным, Денис подал мне урезок ржаного хлеба, большой кусок вареного глухаря, сказал:
— Ты, Григорич, сегодня прогуляйся вниз по матушке-реке до хутора Цибириха. Только не ищи там построек, хутора нет, он стал ненужной вещью в нашем большом хозяйстве, ушел с места. Что добудешь — ладно, не добудешь — тоже добро, больно-то не расстраивайся. На охоте всякое бывает, сто раз пусто, а в сто первый густо.
В сумерках мы разминулись под дубом. Денис с Валдаем ушли в глухомань лесную, а я по тропинке направился в шиловские глади.
Утренник был довольно свежий, с морозцем, от которого уже попахивало зимой. Под ногами хрустела осенняя отава, трескались волнушки, которых в этот год была прорва.
Упрятав под себя багряный обод, солнце встало в зенит, согревая землю. С березовых веток капали слезинки, распускалось, таяло изумрудное ожерелье ночи. Отава на пожнях высохла, а на пашнях желтые тычинки жатвы смотрели на мир с восторгом, радуясь, что их еще не тронул снег.
В том же месте я снова увидел лисовина. Он без всякой опаски мышковал на сугорье и, завидя меня, молниеносно
