рубцы, строение зубов. Если есть медицинские документы, рентгенограммы, записи, выписки. В некоторых случаях для идентификации «жёлтых» приглашали родных и сослуживцев. Они были субъектами опознания. Текстуальные данные медицинских исследований присылали военкоматы. Прижизненная база данных заполнялась при использовании таких источников информации.
Оставалась третья группа, «красная». В неё, как вы понимаете, попадали тела, которые невозможно было опознать без специальных методик. Щербаков работал по уже разработанным методам опознания, внедрял и свои наработки, которые появились и апробировались им в годы чеченских войн.
Помнится, был один случай – уникальный и драматический одновременно. Один из солдат после гибели от подрыва фугаса был захоронен аж в пяти могилах. По ошибке (или, мягко скажем, халатности) военкоматчиков или командиров. Но тщательные обследования по новым методикам, проводимые экспертами лаборатории, сделали своё дело. Одним словом, тело парня ростовские судмедэксперты собирали по частям, но в конце концов передали его родителям для достойного погребения на родной земле.
Щербаков пытался создать общую «антимортальную» базу данных военнослужащих именно для опознания. Однако по тем временам это сделать не удалось. Тогда ещё не было соответствующей законодательной базы. Внесённый в Госдуму проект закона идентификации и регистрации дошёл только до первого чтения. Затем его завернули. «Слуги народа» ограничились законом о дактилоскопической регистрации, с подтекстом: потом напишем ещё один закон – о геномной регистрации. И в этом правовом поле решили действовать.
Так вот и «действовали» многие годы. В итоге геномную регистрацию одобрили и приняли закон. Но он затрагивал только осуждённых за тяжкие преступления. А в военкоматах по-прежнему проводили лишь дактилоскопию пальцев рук.
Надо отдать должное: В. Щербаков упорно добивался своего. Сама жизнь и практическая работа в лаборатории подсказывала другие подходы к решению этой тонкой, наисложнейшей проблемы. Начальника 124-й всё время подгоняли и требовали скорейшего результата.
Думаю, что чиновникам высокого уровня просто надоело само звучание этой темы в средствах массовой информации. Щербаков же настаивал на своём. Настойчиво предлагал подсказанную опытом и практикой модель работы в этом направлении: да, надо захоронить неопознанных солдат, но при обязательном условии, что с каждого погибшего будет взята необходимая информация. Только потом их можно предать земле, а судмедэксперты продолжат свою работу, с применением разных технологий для последующего установления личности.
К сожалению, мнение сторонников лишь визуального опознания преобладало. «А что вы с ними возитесь? Зачем? Есть же акт опознания», – просто читалось в глазах некоторых чиновников, в том числе из Министерства обороны. Но как быть, если произошла ошибка? А они случались!
Щербаков рассказывал об одном довольно типичном случае. В Центр обработки и отправки погибших, находившийся в Ростове-на-Дону, поступило тело погибшего в Чечне Сергея Клочкова. О том, что это был именно рядовой Клочков, свидетельствовали акт опознания сослуживцами и военный билет. Но у экспертов лаборатории по ряду причин возникли сомнения. И они не развеялись, когда старший лейтенант Р. Азадьянц, хорошо знавший Клочкова, подтвердил первоначальные сведения. Следуя положениям приказа министра обороны РФ № 500, можно было поступить просто – отправить тело солдата для захоронения.
Но Щербаков решил провести повторное опознание. Проведённые лабораторные исследования достоверно установили, что на самом деле тело принадлежало рядовому Алексею Кокутину, а под его именем ошибочно проходил Клочков.
Чудовищная ошибка! Ещё бы! А ведь таких ошибок в первую чеченскую войну было допущено семь! Пришлось проводить эксгумацию. Хорошо, что эксперты заранее зафиксировали на видео и взяли идентификационную информацию. Таким образом, были предотвращены ошибки. Можно себе представить, что бы случилось, когда тела погибших, якобы опознанные в воинских частях, отправляются к местам захоронений, минуя 124-ю лабораторию! Страшно, когда трагедия сменяется зыбкой надеждой, а потом переходит в бесконечное ожидание, а потом – в тягостное, когда родителям вернут хотя бы тело погибшего сына.
Владимир Владимирович предлагал использовать хорватский опыт. По окончании войны на национальном кладбище Загреба построили мемориал. Он представлял собой обыкновенный пантеон. Но это только видимая часть. А под ним – бункер, где в контейнерах сохраняются тела. С ними можно работать, проводить исследования при получении новой информации. С одной стороны, хорваты всех погибших разместили на кладбище, с другой – ни одного не бросили и не закопали неопознанным. Как только идентификация будет закончена, можно и хоронить. Вот это наглядный пример того, как нужно обращаться с погибшими.
Кстати, о вышеупомянутом приказе министра обороны РФ № 500, в котором за основу был взят визуальный метод опознания. В то время в оборонном ведомстве, точнее, в Главном военном медицинском управлении преобладали противники генетики. Щербаков не раз писал докладные записки, объяснял, доказывал, спорил. Думаю, что вряд ли его выводы и обращения доходили до министра. Чиновники стали в глухую защиту и отгородились высоким забором непонимания. Полковника, пожалуй, лучшего эксперта в этой области, даже не пригласили на заседание Комитета обороны Госдумы, где рассматривался этот вопрос!
Знаете, в армии есть поговорка: «Дадут приказ – начнём рассказ». В какой-то момент руководитель 124-й лаборатории решил высказаться публично – через прессу. Другого выхода у него не оставалось! Уж слишком значимый и волнующий вопрос, затрагивающий судьбы многих людей. Как живых, так и мёртвых. Получил он за это два строгих выговора и представление о неполном служебном соответствии.
А вот фрагмент беседы Щербакова с журналисткой газеты «Известия» Е. Строителевой:
«Работы по розыску без вести пропавших, эксгумации наших солдат, погибших в первую чеченскую войну, практически заморожены (в Чечне захоронены около 250 неопознанных тел, и это только те, о которых известно). Хотя эксгумация и идентификация погибших в ходе военных действий – это средство умиротворения. Если беженцу дать „гуманитарку“, то он сегодня её съест, а завтра о ней забудет. А если помочь ему найти и похоронить своего Ваху, этого он никогда не забудет, и одним условием для наступления мирной жизни станет больше. Но ведь сейчас никто не ищет ни Ваху, ни Ивана! Спроси любого генерала: „Ты против того, чтобы мать получила тело своего погибшего сына?“ Ни один не скажет, что против! Но генерал генералу – рознь. Один воюет, а другой сидит в уютном кресле. Отсюда и предложения Минобороны о превращении специализированной 124-й лаборатории в Межрегиональный центр судебных экспертиз Северо-Кавказского военного округа. Но ведь войну в Чечне ведёт не округ, а значит, округ не сможет обеспечить системное решение проблемы. Пойдут сбои в работе, упрощенчество, как следствие – ложные захоронения, социальная напряжённость.
Этот приказ будет иметь негативные социальные последствия. Не раз говорил об этом и сейчас повторюсь. В аналитических записках, которые я направлял в Москву, был и список из 101 военнослужащего, которых могли бы в результате
