дня рождения. Стэлла Скляренко и я были приглашены в компанию геологическую. Мы танцевали там до самого утра. И Куваев без конца со мной там танцевал. Через день он пришел ко мне и спрашивает:
– А где красные туфельки?
– Какие красные туфельки? – удивилась я. – У меня никогда не было красных туфелек.
– Ну что ты! Я же танцевал с тобой, ты была в красных туфельках.
– Да у меня вот – черные! На шпильках. Рубин о них уже всем рассказал. В них я была.
Обуви в Певеке не продавали. Но однажды мне принесли красные туфельки. Предложили купить. Я померила – вроде да. Нормально на ноге сидит. Ногами поболтала – все хорошо. Но красные. Смущало это меня. А потом думаю: ладно, возьму, все равно нечего купить. Я взяла эти красные туфельки и положила их сверху на тумбочку, на которой писала. И в это время приходит Куваев.
– Ага, вот они, я ж тебе говорил, что ты в Новый год была в красных туфельках!
– Да не в них я была! Мне их недавно принесли. Я их и не носила еще.
А ему казалось, что и туфли на мне были красные, и чашечки, из которых у меня пили кофе, были с красными каемочками.
Южак
Особая примета Чукотки – южак. Это такой совершенно сумасшедший ветер. Как только над сопками начинали собираться кучевые облака, обволакивая их, сразу все бежали по магазинам. Закупали провизию и даже вино. Может, что и покрепче. Страшнее южака не было ничего, потому что летали крыши, летали столбы. Человек не мог на ногах удержаться. Выйти на улицу было невозможно. Могло это длиться и семь дней, и девять дней. «Актированные дни» – называлось это время. Нужно пережидать этот южак.
А потом, после ветра, как правило, небо становилось такое нежно-нежно зеленое. Цвет салатовый, такой красивый, с оборочками, – это северное сияние. И полная тишина. Все молчали почему-то при этом.
Мы собирались компанией у кого-нибудь. Вообще, когда наступала зима, большинство оставалось в Певеке, и было принято ходить в гости друг к другу. В гостях спорили о книгах, слушали музыку. Были надувные матрасы. Если кто-то захотел спать – засыпал. А так в основном мы разговаривали о смысле жизни. Вот, понимаете, мы были молоды, 24, 25, кому-то 30. И смысл жизни имел для нас большое значение. Ради чего мы здесь работаем? Ради чего мы живем?
Нам хотелось больше на себя навалить. Мало того, что у каждого из нас была своя работа, но хотелось помочь чукчам, другим народам. Обсуждали, как красные яранги организовывать, ездить по Чукотке, фильмы показывать, медикаменты возить. Читать что-то. Потом развлекать их каким-то образом. Ну что они кочуют и кочуют по этой тундре? Там же кино-то не увидишь. Ну, сопки увидишь. Так они с детства, только рождаются, глазенки открывают, первое, что видят, – тундру и сопки. А сопки большие, они до самого неба, как говорится. Вот такая жизнь.
В Певеке не было советского радио. Телевидения никакого не было. Мы знали наизусть уже все кинофильмы, что у нас были, и говорили:
– Показывай сзади…
И последний кусок крутился. Потом командовали:
– Давай из середины четвертый фрагмент по счету.
Так развлекались в кино, когда долго не привозили новых фильмов.
Мне подарили приемничек «Рекорд». Через него я какую-то музыку слышала. «Голоса» из-за океана и с островов каких-то. И никакой информации с большой земли. Ничего не доходило. Только газеты через три дня. Что «голоса» говорили, было не разобрать, потому что непонятен был язык. А по-русски вообще никакой информации. А нам очень важно было знать, что же происходит на материке. Чукотка – не остров. Но мы считали, что вся остальная страна – это материк, а мы – как бы остров. И мы всегда говорили:
– Интересно, а что там, на материке?
В этом было некое такое пижонство. Мы вот как бы островитяне здесь, на Чукотке, мы – в особых условиях. Северный Ледовитый океан рядом, да и Тихий за углом. А остальные живут на материке.
Мы организовали любительское радио. Называлось наше радио «Южак». Кто из нас был диктор, кто из нас писал, кто что. Были протянуты по всему Певеку провода из энергокомбината. Были у нас там две комнатки, их нам выделил Богдан Борисович Ковальчук, замначальника по строительству большого энергокомбината. Он и его жена Алла Семеновна тоже входили в нашу южаковскую компанию.
Они звали меня «моя прелесть». Потому что я была моложе их всех, и я всем восторгалась. Мне все нравилось на Чукотке. И они всегда, смеясь, говорили:
– Ну, моя прелесть!
Мы стали делать выпуски. Они были смешные, они были серьезные – разные.
Работает наше радио. И однажды приходят какие-то деньги. И Богдан Ковальчук говорит:
– Надо Бэлле сказать.
– Что вы там мне должны сказать? – откликаюсь я.
А оказывается, они мои репортажи с приисков отправляли на Магаданское радио. Говорили: «„Южак“ выпускает». И вот пришли первые деньги за это. И нам это было подспорье. Выбрали кассира, он получал деньги. Это нам помогало покупать запчасти какие-то. Не ходить, не клянчить нигде ничего.
Южаковское радио было очень популярно. Мы себя чувствовали там гораздо лучше с точки зрения моральной свободы. Нас никто не угнетал, никто ничего нам не приказывал.
Однажды случился такой сильный южак, что не успели завезти зарплату учителям. Мы сделали отчаянную передачу. Такого не было никогда, только в девяностые годы стало возможным. А здесь это ЧП, американцы сразу включились после нас, по-русски, и прокомментировали очень жестко эту ситуацию. Все, мы решили, что нас разгонят, – конец нашему «Южаку». И вдруг заходит первый секретарь райкома партии Николай Архипов. И говорит:
– Ребята, вы поосторожней, все-таки думайте, что говорить. Хотя бы не так хлестко разделывайте. Привезли же учителям деньги. Будьте поосторожнее, чтобы нас не комментировали чужие голоса.
Это все, что он нам сказал. Мы вздохнули с облегчением. И опять «Южак» наш пошел дальше. Так мы до конца и занимались «Южаком».
Мы дружили с начальником милиции, фамилия у него была Соловьев. Молодой лейтенант, симпатичный. Он приходил к нам на передачи «Южака», часто мы его записывали. Однажды он говорит:
– Ребята, давайте проведем рейд с вашим участием. Бэлла пусть соберет журналистов. А вы, остальные, войдете в бригаду, которая будет проверять, что находится в коробах.
В Певеке были бомжи, много лет отсидевшие и вышедшие на свободу после заключения.
Я в университете училась с 1954-го по 1959-й год.
