крови. Вечер наступает не сразу, а идет он так тихо, что на гусиных лапках, ступает мягко. Солнышка на небосклоне нет, а все еще светло, и песни глухариной не слышно.
Потом, как солнце погаснет, заря затанцует, услышишь богатырское хлопанье крыльев. Это глухарь подлетает, на сук садится. И замрет — прислушивается. До утренней зорьки не шелохнется, разве разок-другой во сне щелкнет. А под утро, еле проступит в небе зорька, выходишь в болота на подход к токовикам. Пройдешь шага два-три, прислушаешься и снова стойка, молчок. Опять идешь, и вдруг: «Док… док… док…»
Выговаривает глухарь первые слова, и кажется, что он рядом с тобой. Делаешь еще пару шагов. Молчок. Потом слышишь сдвоенное: «Дэкэ… дэкэ…»
А уже потом чистое, неподражаемое: «Тэкэ… тэкэ… тэкэ…»
Будто кто дразнится. Потом как даст созвучный удар: «Диньг… диньг… диньг…»
Только бы глядеть в это время на него да любоваться. Вытянет вперед шею, растопырит крылышки, хвост загибом сделает и давай щелкать. Так он ходит по толстому суку, пощелкивает да невесть куда поглядывает, а как кончится у него языковой запас, то остановится, может голову набок сложить или по суку протянет ее и скажет премило, с напевом: «Вжии-и-ить… чири-и-ить…»
Поряду с ним, только на другой лесине, глухарка-копалиха приместилась. Тоже тебе артистка. Вытянет вперед головушку, поглядывает да завзято важничает, а потом, как глухарь свою песню кончит, она ему нежно: «Кво… кво… кво… рр-р-р…»
Будто скажет: «Мол, подь сюда, дружок ненаглядный».
А глухарь ей отвечает: «Тэкэк… тэкэк… тэкэк…»
Значит, слети, голубушка, наземь, я к тебе тотчас заявлюсь. И до чего ж жарко снова задокает, задэкает, задиньгает и защелкает — аж из него, бедного, может помет засыпаться. А как замолчит, то высоко голову поднимает, кругом озирается да слушает, не подаст ли снова голос сударушка.
И что вы думаете? Копалиха проквокает, прорыркает и с сука сорвется. Тут рыцарь мой в черно-сизых доспехах не утерпит, слетит с дерева и за ней!
Такое может увидеть не каждый, а кто знает, как глухаря перехитрить — под песню к нему подойти, не спугнувши.
БЕЛЫЙ ОШЕЙНИК
По первой снежной пороше я вышел на проверку ловушек. В ту пору холодновато было. Ветер дул с северного моря. Гнал стужу, да такую, что в первый его подув все лесные озера шугой накрылись. Зайцы будто повымерли, птицы повывелись. Первая пороша была так бела, что от того света глазам больно. Ни одного следика, ни посвиста, ни единого взмаха крыльев. Будто в том лесу никого и не было. А стукоток от морозца шел — далеко слышно. Упадет с елки шишка — и чуешь, как земля буркнет, будто сердится, не хочет шишку пустить на свои плечи.
Иду я по лесочку и примечаю: не такое вчера видел, когда мимо проходил. Валежин не было, березки стояли в золотой одежонке, а сейчас? Ночь раздела их и обсыпала белилами, ветки серебром светятся, а низ багрянцевые оттенки на снег кидает, будто бахвалится: глядите, мол, какой я богатый. Сосенки тоже стоят пошатываются на ветру, что хмельные, глазищами, что за иглами спрятаны, на мир поглядывают да скулят, что змеи шипят: ш-ш-ш-ш-ш-ш…
Прошел я райку, что в пойму упирается, на покосную поляночку вышел. Остановился, закурил и свет божий оглядел. Хотел было пересечь эту пожню и в болото податься, как чую — сосенки зашумели, будто крыльями забили, а как я добром огляделся да глазами в небо сходил — вижу: черно-сизый глухарь крылом шлепает да в вышину забирается. Крылья бьются, аж воздух свистит, и, замечаю я, на шее у того глухаря бархатистый ошейник белее снега. Не видывал я еще таких. Загляделся. А глухарик и крылышки сложил в воздухе да около меня в ляговину упал, убился. Я к нему. Вот, думаю, добыча. Свеженький, без выстрела. Подбегаю к глухарю и не вижу того, что видел в воздухе. Глухарь есть, а белого ошейника нет. Оглядываю кругом. Маленькая строчка следиков от глухаря обозначилась и в куст жимолости увела. Стою и думаю:
«Кто же проложил такую строчку следиков? Должно быть, ласка или горностай — эти не прозевают!»
ЗАБАВНАЯ ИСТОРИЯ
Всю лесную кладовую я обошел, все лесные дела узнал, а вот то, о чем расскажу сейчас, видел на своем веку только один раз и, наверное, больше не придется увидеть.
Зима в тот год стояла непогожая. Снег повалился только в начале января, да и то с перебоями. Будто небо тот снег по карточкам земле выдавало. Даст норму, вырежет талончик, и снова жди. Заморозки были тоже не тугие, узелок развязать всегда можно. Во второй половине января пошла заваруха. То метелица улицы прометает, то морока сырая по крышам барабанит. Под конец января как ударят морозы, да такие, что в валяной обутке ноги мерзнут, в шубницах руки стынут. Тут морозу на помощь ветер прибежал да свое поддувало открыл и ну по полям снега перекатывать. Иной день зги не видно, так метет. Какая ж в такие дни охота. Сиди в избе на печи да считай кирпичи, если еще не сосчитаны.
Вот именно в такие дни через нашу Слободскую волость стаи волков из Карелии шли. Много шло. Стая за стаей, а все голодные, тощие. Если мимо какой деревни стая пройдет, то там трам-тарары устроит. Во всех телушечьих да овечьих дворах погуляют да собак погоняют, а коя дура — то и съедят за милую душу, на поминки даже косточек не оставят.
В одну ночь пятеро волков наведались к нам в свинарник. В тот свинарник, что у речки примостился. У нас есть еще и другой, для крупнотельных. Там их откармливаем да живьем государству сдаем. Зашли волки в свинарник, трех хряков зарезали насмерть. Свинарь кричал, кричал на них, да не помогло, а ружья у него не было. Веником волка не убьешь. Свинарь был не из трусливых. Оглоблю из дровен вывернул да почал ей по волкам бить. Одного огрел, а четверка на свинаря накинулась, валенки с ног разула, порты изорвала, ватную фуфайку искусала. Свинарь кое-как из свинарника вылез и за подмогой в деревню прибежал. Колхозники окружили тот свинячий двор, а пятеро, что посмелее, внутрь зашли, а там никого, полное затишье, только свиньи похрюкивают да друг другу о волках рассказывают.
Казалось бы, на этом беде конец, так нет. Через два дня волчья стая овчарник разгромила. Бандой налетела, окна повышибала, овец порезала. Анну Смехалову, что овчарней заведует, так волки перепугали, что она, бедная, заикаться
