class="p"> — И ты как раз подходишь для этой роли?
— А то.
— Просто будь осторожна, ладно?
— Да, мам, — говорю я.
Мой взгляд скользит по воде. Я замечаю остатки давно сгнившего причала на другом берегу реки, окаменевшие сваи, торчащие из воды неровным рядом, как позвонки уродливого животного. Отлив настолько сильный, что видно, как у основания каждой сваи цепляются засохшие ракушки.
— Ты уже поговорила с отцом?
— …О чём?
— У меня выездная игра на следующей неделе, — говорит она. — Регионалы. Если выиграем — поедем на штатные.
— Это прекрасно, дорогая. Поздравляю.
Я явно что— то упускаю.
— Мы уезжаем после школы в пятницу…
— А.
— Увидимся на следующей неделе, — предлагает она. — Папа говорит, можем провести вместе все выходные.
— Конечно, — как можно бодрее говорю я, заставляя себя улыбаться. — Через неделю мне подходит.
Мы всего лишь год живём в этом новом режиме, а ощущение — будто рана ещё свежа. Донни и я утрясаем детали нашего соглашения, торгуясь, кому достанется Кендра на выходных. Чьи праздники чьи. Кто за что платит.
Когда Кендра сказала мне, что Донни нашёл её и связался за моей спиной, она говорила об этом так буднично, будто мысль просто пришла ей в голову.
Я хочу встретиться с ним. Я много думала, и мне кажется, пора…
Я не проронила ни слова, и Кендра заполняла тишину сама. Я едва слышала её. Слова не доходили.
Я хочу узнать, какова его жизнь… и хочу, чтобы он узнал о моей.
Вот так я её теряю , — помню, подумала я. Вот так она ускользает.
Если подумать, отсутствие её отца — негативное пространство этого мужчины — сделало его только загадочнее. Теперь он предлагает ей жизнь, которую я никогда не смогу дать. Никогда не смогу себе позволить.
Что— то маленькое кричит вверх по течению. Тонкие тростинки, малейшие вибрации в горле. Звук эхом разносится по воде, высокий и повторяющийся, затем затихает.
Вот оно снова. Тонкое, но настойчивое. Такой одинокий вибрато, колеблющийся вверх— вниз, вверх— вниз. Я напрягаю слух. Детский плач прорезает вечернюю влажность.
Просто гракл каркает. Крик цапли почти похож на ребёнка, разносясь по пустому руслу.
— Хочешь ещё? — спрашиваю я, протягивая трубку.
— Нет, спасибо…
Я знаю, что должна повзрослеть. Знаю, что сама разрушаю свою жизнь. Но мы с Кендрой должны были остаться вместе навсегда. Мы могли бы отправиться в путь, когда захотим, жить той жизнью, о которой я мечтала в её возрасте. Какое— то время так и было. Пятнадцать лет борьбы, двойной работы, тяжкого труда, но это было наше, и никто не мог это отнять. Я вырастила Кендру одна. Были дни, когда я не ела, потому что еды хватало только на одного. Я никогда не просила подаяния. Никогда.
Дай мне свою руку , — думаю я, и знакомый рефрен работы эхом звучит в голове.
Я смотрю на своё отражение в речной глади. Она так спокойна, гладка, как чёрное стекло. Вода зовёт меня. Я слышу это даже сейчас. Разве Кендра не слышит? Это так громко.
— Давай искупаемся.
— …Серьёзно? У меня нет купальника.
— И? — Я встаю, чувствуя, как причал шатается. — Здесь только мы…
— Не знаю…
Я снимаю туфли и оставляю их на причале. Затем стягиваю штаны.
— Мы заходим. Ты и я. «Нет» не принимается.
— …Почему?
Потому что я чувствую присутствие. Потому что я ощущаю что— то необъяснимое. Потому что там что— то есть, я чувствую это, зовёт меня, нуждается во мне прямо сейчас.
— Потому что это Девчачья Ночь, а девчонки просто хотят повеселиться— и— и— иться!
Мой голос разносится по реке. Испуганная цапля взлетает в воздух. Я хочу быть этой птицей. Я хочу летать.
Я
