ним попадать. Я тогда бригадой руководил, а в бригаду ко мне входили Ульян Волнушкин да Алфей Медос. Больше людей не было. Ульян был забракован от фронта по недостатку, которым его наделила природа, а Медос за потерянный нос. Мы много лосей били. Двух лосей фронтовикам сдаешь, а третьего себе возьмешь да по всей деревне поровну разделишь, никого не обойдешь. Евсею такая же пайка всегда выделялась. Так нет же. Сам надумал лосей ловить. Хотелось ему лучше сытого жить, хотя во дворе Сосульки корова молочная стояла да овцы блеяли, куры кудахтали. Как-то в феврале месяце Евсей приволок лося на санках к себе на поветь, там закрылся и освежевал. Хотел было от колхозников скрыть такое дело. Но наши бабы хотя и без усов, но народ не из трусов, а дотошные в войну стали. Все вызнают. Пришли к Сосульке и спрашивают его:
— Ты сегодня лося приволок?
Евсей молчит.
— Мы тебя спрашиваем. Ты лося приволок на санках?
Тогда Евсей завздыхал, с лавки встал, почал оправдываться:
— Это мне заднюю ножку лося никулинский Гриша Пискунов на память подарил.
Бабы расхохотались:
— Долга у тебя память, от Чертовых болот до своих ворот.
Как ни вертелся Сосулька, а бабы все-таки на своем настояли. Пришлось ему половину лося уступить обществу. Но после этого стал по лесу ходить взаходясь. Бригадир принесет утром ему наряд на работу, а ребятишки его, Колька да Марья, отвечают:
— Тять ушел в лес искать костер дров, а если не найдет, то и завтра к вечеру не придет.
Как говорят, пришла к нам в деревню весна красна, много новостей принесла, с собой мед захватила и нас накормила. И то правда, мы тут пестики стали собирать да их варить. Кисличка на пожнях пошла, приправа добрая к щам, да рыбу стали ловить. Вот так и жили не тужили. В поля всем бабьим скопом срядились и Евсея с собой потянули. Работает мужик, землю пашет. Добро пашет, глубоко и мягко. Но недолго. Поработает до обеда — и к себе на огород, а там, как курица в навозе, до утра копается. Грядки под картох и прочую овощь делает. Мы опять же его на собрание пригласили, посовестили, а он плачет, на колени встает да прощения грехов земных просит. Ну, что с ним поделаешь? Ничего не поделаешь. Сердце отходчиво. Бабы пошушукаются промежду собой и простят.
Но вот у него случилось несчастье. Корова с выгона к ночи не вернулась. Евсей по пастбищным местам всю ночь лазил, корову искал, а к утру вернулся с плачем. Тот плач на всю Слободу был слышен. Бабам жалко его стало. Как же! У него двое ребятишек, Колька да Марья, и жена Аксинья на сносях. Тоже есть хотят. Решили Евсею помощь оказать. Хоть и страдная пора была, надо хлеб сеять, а всей деревней в лес вышли корову искать. Искали день, искали два, а она как будто сквозь землю провалилась.
Тогда Сосулька пришел в контору колхоза и говорит нашему председателю, Елене Курочкиной:
— Что, брат, поделаешь, корова не игла, что на стол легла, — видно, не найдешь. Нельзя ли выделить для меня из колхозного стада доечку?
Елена подумала, подумала, да и говорит:
— Посоветуюсь с правлением, а потом на общее собрание вынесем, обсудим, что и как.
— А вы бы это одни смастерили, — начал уговаривать Евсей председателя.
Елена тогда вспыхнула зоренькой ясной, Евсею прямой ответ дала:
— Я не торговка, товару у меня нет, а посему вот тебе весь мой ответ.
Однако собрание решило выделить какую-нибудь доечку для Евсея. Не его бабы пожалели, а ребятишек и Аксинью. Уж больно Аксинья ретива к работе была. На Евсея нисколько не похожа.
Через неделю Сосулька со скотного двора доечку увел. На радостях даже песенку спел, а какую, я не припомню. Но тут и след коровий отыскался. Ульян тот след нашел. В контору прибежал и Елене сказал:
— Сосулькина корова нашлась.
— Где? — повеселела Елена, наш председатель.
— Да тут, совсем недалеко, — Ульян засмеялся. — В ближнем лесочке, между двух лесин стоит.
Пригласили Евсея Сосульку да для приличия взяли двух понятых, вроде для создания комиссии, и пошли за Ульяном. Ульян их на место привел. Евсей, как увидел свою корову с петлей на шее, заревел, будто под убоем, да и говорит председателю колхоза:
— Это не я, это она сама себе смерть нашла. Я ее в петлю не толкал, сама зашла. Не гневайтесь на меня.
Тогда наш Ульян не сдержался от гнева, Евсея по тыльной части сапогом проехал, да и говорит:
— Вставай, Сосулька. Мы не рязанские иконы, нам нечего молиться да слезы лить. — А когда Сосулька встал, Ульян спросил его, да так строго, что Евсей перепугался: — Ты зимой эти петли под лося ставил?
— Я.
И тогда наш председатель Елена Курочкина ему сказала:
— Вот и сделал эту петлю под свою корову.
Может быть, понял Евсей. Дальнейшее покажет.
Только в тот же день сам Евсей привел доечку, которую ему колхоз выдал, на скотный двор и, ставя ее в стойло, про себя проговорил:
— Дуракам счастья не бывает.
ВОЗДЫХАТЕЛИ
Привычка — дело большое, от нее скоро не отстанешь. Вот так и я привык смолоду за собой ружье волочить, так куда б я ни шел, за чем ни шел, а раз в лес пошел, то всегда за спиной ружье болтается, будто кочерга, а ложа по подколенкам колотит, что колотушка.
На днях я пошел на Ноздрегу-реку. Страсть как захотелось форели половить. Поряду со мной шел мой давнишний приятель Ульян Волнушкин. Интересный парень и тому прочее. Смолоду его звали Ульяной, Улькой, мать так у попа окрестила, а поп в святцах такое имя нашел и записал в метрики. Так Улька в Ульках все детство проводила. Наряжалась в платья, песни занятные пела, но как ни говори, а природу не обманешь. Батог о два конца — который крепче, тот и выдержит. В осьмнадцать лет Ульяне приспичило, и почала она за девушками, этого-того, ухаживать и тому прочее. После этого скинула с себя девическое одеяние, в подштанники оделась да пиджак стала оболокать на плечи. Костюм новый себе завела, серенький с белой полоской, а подкладка шелковая. Заводить ей было просто. На работе огнем горела, всех мужиков за пояс затыкала, перегоняла. Деньги в колхозе порядочные зарабатывала, а как в механизаторы вышла да трактор водить почала, то и молва о ней по всей области хорошая пошла. После этого Ульяну перекрестили, и ее
