раскрыли, как говорится «по горячим следам», то неделя-две уже погоды не сделает.
Федышинский пока акт вскрытия не представил. Наверное, стоит к нему зайти, поторопить.
— В Военное министерство нужно запрос сделать. Пусть они копию формуляра пришлют, еще надо родственников установит. Не исключено, что у покойного в столице квартира, — попросил я. — И здесь мой запрос не пройдет, здесь твоя подпись должна стоять.
— Запросы сделаю, — кивнул Абрютин. — Ты мне списочек оставь, вопросы накидай, чтобы прикинуть — что через губернатора нужно сделать, а что я и сам имею право. Оставлю Щуке — пусть трудится. Авось да сумеет губернатору переслать. В министерство запрос от исправника не пройдет, тут повесомей начальник нужен.
Это я понимаю. Тут даже губернатору придется через МВД действовать. Военное министерство запросы гражданских учреждений получать не любит, и выполнять не спешит. С министром еще будут считаться, а с губернатором нет.
Конечно, я еще и сам напишу письмо. Батюшке. Ему тоже следует быть в курсе всех дел. Может, господин товарищ министра задействует наш «засадный полк» — моего дедушку, отставного генерала? Самому-то мне неудобно пользоваться родственными связями, а отцу можно. В крайнем случае — съездят с маменькой в гости, навестят старика, поговорят о покойном Калиновском.
— И родственников генерала Калиновского еще придется искать, — вздохнул Василий. — Кому его недвижимое имущество передавать?
— А разве не дворянская опека этим заниматься станет? — удивился я.
— Стать-то она станет, только без меня все равно ничего не сделает. А дом в городе, а уж тем более имение, надо либо вымороченным объявлять, либо наследников искать. Я уже распорядился, чтобы скот, коли имеется, по крестьянам раздать. Старосте тамошнему отписал — пусть сам думает.
Молодец Василий. У меня вон, из головы вылетело, что в имении и скот оказаться может. Если не лошади и коровы, так те же поросята с курами. Тоже твари живые, нельзя, чтобы с голоду померли.
— Давай-ка лучше чай пить, — предложил Абрютин. — Илья уже весь извелся, самовар второй раз кипятит. И поговорим о чем-нибудь отвлеченном, а не о трупах. Вот, как попьем, то к разговору вернемся.
И впрямь — нужно сделать паузу, поговорить о чем-то другом.
Василий вышел, чтобы распорядиться о чае, вернувшись, спросил:
— Ты когда к нам в гости зайдешь? Верочка очень просит, чтобы привел. Вроде, оклемался, работать можешь, значит и в гости зайти сумеешь. Уж, высвободи какой-нибудь вечерок, не все время книги писать. Знаешь ведь, что Вера самолично тебе хочет спасибо сказать.
— Василий, так потому и зайти боюсь, что Вера меня благодарить начнет, а то — не дай бог, поцеловать решит. А ты человек ревнивый. Возревнуешь, да и прибьешь меня сразу. С кем потом преступления станешь раскрывать?
— Ох, Ваня, не мели языком, — вздохнул Абрютин. — Если Верочка тебя поцелует — ничего страшного. Пойми, ей-то все наши ордена да звания побоку. Ты ее мужа от смерти спас, это важнее. Все-таки, мы с ней уже двенадцать лет вместе, попривыкли друг к другу.
Кокетничает Василий Не попривыкли, а любят они друг друга. Любят — и слава богу. Женаты, счастливы. Я им даже завидую.
— Приду, — пообещал я. — Ты только скажи — когда? Если ты мне четкое время назначишь — в смысле, дату, точно приду.
— Так завтра и приходи, — обрадовался Василий. — Я Вере скажу, она пирогов напечет. И Анечку свою приводи, чтобы одна не скучала.
— Нет, пусть лучше уроки делает, — твердо ответил я. — Ей Елена Георгиевна трудные задания по французскому задает — пусть мучается. А уж пирожок-другой Вера для Аньки мне и так даст, чтобы не ворчала.
— Строгая у тебя Елена Георгиевна, — хмыкнул Абрютин. — Между нами говоря, начальство гимназии твоей невестой довольно. И ученицы тоже. Виктория говорит — гимназистки бегают, спрашивают — мол, а нельзя ли Елене Георгиевне замуж выйти, но, чтобы остаться? И коллеги переживают, что ее муж из города увезет.
Ишь, все-то гимназистки знают. Впрочем, тайны здесь нет. Но я бы и сам остался в Череповце, но не светит.
Илья-таки принес чай и все прочее, вроде сушек и конфет.
— Василий, что вчера наши народные избранники решили? Договорились налоги снизить? — поинтересовался я, отхлебнув чай.
Крепкий, как я люблю. Молодец Илья, скоро его можно на коллежского регистратора экзаменовать.
Но про налогообложение послушать интересно. Я сам уже запутался во всех налогах. Скажем — кому я за землю плачу, на которой стоит мой дом? Городу, земству или государству? Похоже, что всем сразу.
Абрютин, раскусывая сушку, ответил:
— Милютин уже не знает, как с Румянцевым биться. Показывает ему расклады, решение губернского земства о том, что налоги нужно накладывать на весь город, а не на каждое домохозяйство, что по сравнению с другими уездами у нас самые повышенные налоги, а нашим земцам хоть кол на голове теши. Дескать — в Новгороде о наших делах ничего не знают, поэтому Череповецкое земство не обязано требования губернского земства исполнять. И что, что двойное обложение получается? Череповец — город богатый, а земству школы нужны новые, больницы.
— А что по межеванию?
— А то же самое. Земцы говорят — раз территория значится как уезд, а не город, пусть купцы земству платят, ничего не знаем. И своего согласия на новое межевание не дадим.
— Знаешь, такое впечатление, что Румянцев уезд своим удельным княжеством считает, — заметил я. — Губернатор ему не указ, губернское земство — тоже не указ.
— Это еще ладно, это решаемо, — поморщился исправник. — Наши земцы теперь еще и в политику лезут. Решают, как царством-государством управлять.
— Уже и туда? — сделал я удивленный вид, хотя помнил, что с самого момента создания местного самоуправления, земские лидеры начали выступать за свободу слова и печати, а еще за созыв Учредительного собрания. С одной стороны, оно и неплохо, но свобода слова в нашей стране всегда означала вседозволенность, а еще возможность лить грязь на всех, до кого дотянешься.
— И туда, — кивнул Абрютин. — Вещает, что нынешнее правительство не пожелало исполнить завещание в Бозе почившего императора Александра Николаевича, а единственное спасение России от будущего краха — созыв выборных от народа, которые станут советовать государю принимать правильные законы.
— Румянцев ничего нового не говорит, — заметил я. — Есть такой господин Петруневич — он
