связанным с процветанием российского народа и государства[166]. Многие неоидеалисты считали развитие личности «нравственной задачей» и утверждали, что участие в политическом движении в поддержку реформ «не будет мотивироваться классовым эгоистическим интересом, а явится религиозной обязанностью, абсолютным приказом нравственного закона, велением Бога» [Булгаков 1902: 46]. Такие идеологические предпосылки привели к тому, что эти мыслители в той или иной степени поддерживали идею как позитивной, так и негативной свободы. В следующих главах будет показано, как попытки реализовать эти идеи на практике привели к расколу между либералами неоидеалистического толка.
Самые последовательные либералы-неоидеалисты пытались очистить концепцию личной свободы от всех тех утопических и сверхличностных элементов, которыми ее наделили как позитивисты, так и сторонники более монистического абсолютного идеализма (в частности, И. Фихте и Ф. Шеллинг). То, что они видели в особых институтах и механизмах конституционального демократического государства средства для достижения абсолютных идеалов, не пытаясь даже приспособить их к конкретному историческому контексту, сделало их невосприимчивыми к идее компромисса между различными ценностями, который, как было указано выше, лежит в основе либеральной традиции. Став в последующие революционные годы активными участниками политических процессов, неоидеалисты пустились в рассуждения о том, каким образом можно совместить внутреннюю свободу (или свободу убеждений) с внешней (свободой действования)[167]. Когда такие фигуры, как Бердяев, Булгаков и Франк, в конце концов отошли от политики, посвятив себя религиозной философии, а Струве стал ярым сторонником оголтелого шовинистического национализма, эти мыслители утратили интерес к обсуждению основополагающего для либерализма конфликта между конкурирующими друг с другом концепциями свободы.
Пожалуй, лучше всего иллюстрирует развитие неоидеализма в сторону антилиберализма эволюция взглядов Бердяева. В «Проблемах идеализма» он апеллировал к идеализму, говоря о «естественных правах личности», при этом подчеркивая, что свобода «не отрицательное понятие, как это утверждают буржуазные мыслители», а, скорее, «положительное… синоним всего внутреннего духовного творчества человеческой личности» [Бердяев 1902:132]. Однако свободная человеческая личность, обладающая абсолютной ценностью, не совпадала, по мнению Бердяева, с эмпирической личностью. В той же статье он писал: «В эмпирической действительности человек слишком часто не бывает человеком, тем человеком, которого мы считаем самоцелью и который должен быть свят» [Бердяев 1902:105]. Таким образом, согласно Бердяеву, эмпирические, обычные люди часто недостойны статуса цели в самих себе, каковыми являются идеальные духовные существа.
В четвертой главе будет показано, насколько сильно увлеченность Бердяева идеализмом была связана с его поисками окончательного решения проблемы общественного прогресса, в то время как его слова о «чистом, истинном либерализме, не запятнанном прикосновением общественных сил, предавших свободу во имя своих интересов» выдают испытываемую им неприязнь к неизбежному для либералов компромиссу между различными конфликтующими друг с другом ценностями [Бердяев 1904а; Бердяев 1907а: 207; Бердяев 1902].
2.2.3. Позитивистский либерализм
Становление в начале XX века неоидеалистического либерализма как философского учения и политического движения не поставило крест на позитивистском либерализме, который в те же годы стал играть в России очень важную роль[168]. Его самым ярким представителем был историк Милюков, ставший лидером единственной влиятельной либеральной партии в Российской империи; другими видными деятелями позитивистского либерализма были университетские профессора М. М. Ковалевский (1851–1916), Н. И. Кареев (1850–1931), С. А. Муромцев (1850–1910) и А. А. Кизеветтер (1866–1933)[169]. Впрочем, как пишет Д. Драгуною, большая часть руководителей кадетской партии были сторонниками так называемого умеренного позитивизма, а проводимая ими политика либеральных реформ была, как правило, основана на позитивистском мировоззрении [Draguniou 2011: 43]. В самом деле, несмотря на всю критику позитивизма со стороны неоидеалистов, уверенность этих мыслителей в собственной правоте была такова, что философ П. С. Юшкевич (1873–1945) в начале XX века сделал следующее оптимистическое заявление: «Человечество идет к позитивизму – вот та линия развития, которая вырисовывается перед всяким наблюдателем» [Юшкевич 1910: 208].
Для студентов поколения Милюкова первое знакомство с философией истории Конта часто происходило на историко-филологическом факультете Московского университета [Милюков 1955,1:89–94,116–142; Маклаков 1954:188–212; Ковалевский 1930: 275–293][170]. Два самых выдающихся профессора, преподававших там, В. О. Ключевский (1841–1911) и П. Г. Виноградов (1854–1925), являясь приверженцами доктрины Конта в широком смысле этого слова, учили своих студентов, что историю нужно исследовать научными методами и что она развивается по законам прогресса, то есть рационально, научно и уважительно по отношению к человеку[171]. Не отрицая полностью роли исторических обстоятельств и индивидуальной воли, они в своих лекциях предлагали опираться на эмпирические наблюдения, которые, по их мнению, доказывали, что в истории есть определенные константы и что она развивается в соответствии с законами природы. Эти мыслители, оказавшие огромное влияние на своих учеников, верили, что идея прогресса, неразрывно связанного с либеральными свободами и демократическими принципами, лежит в основе исторического развития всего человечества[172].
Либералы как позитивистского, так и неоидеалистического толка иногда приходили к одним и тем же выводам, однако эпистемологии, которыми они пользовались, были совершенно разными. Позитивисты, как правило, резко возражали против того, чтобы наука об обществе и истории содержала в себе этический элемент [Ковалевский 1879,1: i; Муромцев 1883; Vinogra-doff 1892: vi-vii]. Вместо этого они ссылались на теорию эволюционного развития живых существ, созданную Ч. Дарвином и его современниками, и на ее основе приходили к эволюционному обоснованию истории и общественной жизни[173]. Перенося дарвинистские принципы на историю и социологию, позитивисты утверждали, что сильнейшая форма политического устройства – конституционная демократия – имеет лучшие шансы на выживание. Позитивистские либералы считали, что раз наука, объяснившая явления окружающего мира с помощью неопровержимых фактов, сделала ненужными религиозные толкования физических процессов, и ответы на вопросы о ценности личности и об истоках прав и свобод человека даст только светский, научный подход. Они указывали на определяющую роль социального и исторического контекста в зарождении и распространении индивидуальных прав и свобод человека в Европе и Северной Америке и считали эти права результатом нравственной эволюции и прогрессивного развития общества[174].
В отличие от неоидеалистов, позитивисты воспринимали трансформацию личности как побочный продукт институциональных и социальных перемен. Вместо того чтобы признать саморазвитие человека как абсолютную ценность саму по себе, они мыслили более приземленно, делая акцент исключительно на политической реформе и ее последствиях: в соответствии с историческими закономерностями демократизация общества и установление социальной справедливости приведут к тому, что люди усвоят ценность как позитивной, так и негативной свободы. Хотя позитивисты всех мастей подчеркивали важную роль культуры в создании в России современного гражданского общества (в частности, Милюков говорил об «отсутствии четкой индивидуальности», «гражданской традиции» и о недостаточном «гражданском образовании» как о важнейших препятствиях на пути России к прогрессу [Milyoukov 1905: 17, 19,
