сарму на лодке не побоялся? И еще вынашивать буду! И у меня брат комсомолец, и ранен был, а у вас… — И осекся: Степка насупился, уткнул глаза в землю и надолго замолчал.
— Мы тебя не возьмем, Коля. А если хочешь дружить…
— А если не возьмете!.. Если не возьмете!..
— Мамке нажалуешься? — насмешливо перебил силач-«обозник».
Но Степка оборвал его:
— Нельзя над человеком смеяться, ясно? Он, может, по-настоящему хочет, а ты надсмехаешься!..
— А мне и отец разрешил, вот! — подхватил я.
— Отец? А он-то откуда знает?
— Он письмо написал. Он маме, знаешь, что написал? Что он сам путешествовал, когда маленький был! И про меня написал, чтобы я был смелым и выносливым, вот! И чтобы драться не боялся! И путешествовать!.. — врал я напропалую. — А Юра тоже говорит, что пусть лучше буду сорванцом, чем неженкой! И что мне надо всегда с вами быть, а не с Валькой Панковичем! А вы меня не берете!.. Что, я, хуже других, да?
— Погоди, Коля, — остановил меня Степка. И, подумав, спросил «обозников»: — А что, если возьмем Колю? У него брат, правда ведь, ополченцем был. Раненый. А Колю я с понтонки еще знаю…
Я замер. Моя судьба перешла в руки каких-то «обозников» и незнакомых мне знаменских пацанов. Но почему же молчит Саша? И Степка: сказал бы, как командир, чтобы меня приняли в путешественники, — и никто бы не посмел отказать мне…
— Я — за! — поднял руку один из «обозников».
— И я, — нерешительно поддержал второй.
И еще несколько рук вскинулось кверху.
— А ты? — спросил Сашу Степка.
— Не знаю, — мрачно ответил тот.
— Тогда ты мне не друг, вот что! — вскипел я, в один миг возненавидев предателя.
— Не ори! — оборвал Степка. — Мы не торговки на базаре! Говори, Саша.
Саша пошмыгал носом и, не глядя на меня, глухо проговорил:
— Я бы не против, да вот мать его плакать будет. А так я что, я не против.
На мгновение я представил себе плачущую маму, как она, узнав о моем исчезновении, бегает по двору и зовет на помощь всех, чтобы помогли ей найти и вернуть меня, но отступать было уже поздно.
— Я же не насовсем, правда? Мы же вернемся, да?
— Конечно, вернемся! — улыбнулся Степка. И решительно заявил: — Большинство «за». Я тоже. Берем! — сказал он мне и даже пожал руку. — А теперь давайте обсуждать план. Едем на той неделе. Дядя Вася как раз вернется из Качуга… Поедут: я, Саша, Коля Синица, ты, Коля, и ты, Петро, — показал он на силача-«обозника». — Остальные будут продолжать… — Степка запнулся, притворно закашлялся, а я понял, что он опять что-то хочет скрыть от меня. А может быть, и не от меня? И не стал спрашивать. Но самым удивительным оказалось то, что все мы поедем на Ольхон не просто так, а к Степкиной тетке, тете Даше, и не просто в гости, а помогать рыбакам и заработать Саше на лодку. Вот это была неожиданность! Значит, Степка не забыл о моем желании помочь Сашиной семье! И даже о Юрином совете: заработать на лодку!..
На обратном пути я рассказал Степке о драке Волика с атаманом.
— Знаю, — сказал тот. — Только глупый он, один хочет. А нешто ему одному сладить? А с бойскаутами мы еще встретимся. Они нами командовать хотят, чтобы на слабых верхом ездить… Погоди, вернемся — еще не то будет.
Но что именно «не то будет» — Степка не объяснил, а я выспрашивать не решился.
И стал думать о другом. Маму, конечно, мне будет жалко. Но зато как обрадуется отец, когда узнает, что я такой же смелый, как он! И Юра тоже. А женщины — они всегда жалеют и плачут…
Побег
Еще в субботу мама засобиралась в деревню менять белье на продукты, а меня предупредила, чтобы я никуда без спросу не отлучался и во всем слушался бабу Октю. Бедная мама! Она и не предполагала, что я уже накопил уйму сухарей, крупы и других продуктов и через три дня начну такое опасное и великое путешествие.
Вечером мы все помогали маме увязывать вещи. Баба Октя вздыхала и уговаривала маму не дешевить и быть осторожной в дороге, а я вообще не мог понять, зачем ехать за мукой в какую-то деревню, если в городе есть частные хлебные лавки и даже булочная.
— Об этом ты бабу Октю спроси, Коля, — пошутил Юра. — Я, например, тоже так думаю, что куда лучше Попундопуло, чем менять последние штаны на муку. Да еще пополам с отрубями!
— Все ноне хороши, — отрезала баба Октя. — Что частные, а что ваши. Те шкуру с народа дерут, а ваши впроголодь держут.
— Слыхал, брат? — довольный, воскликнул Юра. — Разочаровалась наша бабушка в попундопулах! Этак и в попов веру потерять можно, баба Октя!
— Отстань, сатана! Чего тебе попы сделали? Чего ты мне ими глаза тычешь?..
Но, как всегда, вмешалась мама:
— Юра! Мама! Ну, перестаньте! Дайте хоть спокойно собраться…
Утром, когда мы с Леной еще спали, мама уехала. А потом пришел ко мне Степка. Лицо его было в синяках и ссадинах. Оказывается, избили свои же «обозники» за то, что не пошел с ними воровать огурцы-скороспелки.
— А бойскауты, знаешь, озлились как? — сообщил Степка. — Они с перёпугу-то домой разбежались, палки да шляпы свои бросили, а потом с отцами в милицию, в уголрозыск — весь Иркутск взбаламутили! А теперь отомстить грозятся. А кому отомстить? Мы-то — вот они!
Мы посмеялись над бойскаутами, но потом Степка помрачнел и сказал уже грустно:
— Других пацанов жалко. Они-то не виноватые, а бойскауты атаманов на них натравляют. Огороды воровать заставляют, а после сами в милицию бегут, заявляют. Ну, ты как, едешь? — неожиданно перевел он разговор.
— А когда?
— Завтра. А сегодня ночью ко мне. Я уже с дядей Васей договорился. Вот карту надо еще срисовать, я ее в библиотеку сдать должен.
— С натуры?
— Срисовать-то? Да нет, ее скопировать надо.
— Через синьку?
— Ага. Сможешь? Только гляди: тайно чтобы! — И Степка вручил мне ту самую карту, которую показывал нам у понтонки. — Я за ней в четырнадцать часов приду, ясно?
— А четырнадцать — это сколько?
— Два часа дня. У военных завсегда так считается.
Я сводил Степку в Сашину кладовку, показал спрятанные мною припасы.
— Ух ты! — удивился мой рыжий друг. — Это ты здорово, Коля! Это нам до Хогота во — хватит!
— А до Сахюрты как?
— До Сахюрты буряты прокормят,
