Василий преставился, копать несподручно было, хоть и выпало всего раз это делать. Васька то знал каждый угол, каждый холмик. Знал, куда можно лопату в землю вгонять, а куда уже не стоит…
– Спускаюсь, – хрипло ответил Василий.
Уже не молодой, высохший дед, что выглядел намного старше, чем было на самом деле, а он все копал… Сверток уже лежал на земле, спуск тела в погреб Василию не доверяли. Ямка (могилами он никогда их не называл) уже была приготовлена им с прошлого дня. Сгорбившись, Василий взял тело и, осторожно опустив его, перекрестился.
– Думаешь, поможет тебе? – ухмыльнулся другой. Василий не ответил. Лишь стал землей прикидывать.
– Легкий какой-то, – только и сказал он.
– Это уже не твое дело, – ответил другой человек и стал подниматься наверх. – Жду тебя в подвале.
Когда Василий закончил, то, поднявшись наверх, как и всегда, увидел на полу около отброшенной крышки люка сверток купюр, перемотанных резинкой. В руки ему деньги никогда не передавали.
– Привет от доктора, – мужчина сидел на стуле и курил сигарету.
– Здесь нельзя курить, – сказал Василий. – Школа…
Тот в ответ лишь рассмеялся, затушил бычок и бросил его в погреб.
– Давай крышку придвинем, – только и сказал он.
А двумя этажами выше в койке лежала Вера. Лежала и завидовала Сашке, которому так повезло, зная, что из-за того, что ее мать не лишена родительских прав, саму Веру никогда не удочерят…
Погреб был достаточно большим. Возможно, когда-то давно здесь и вправду хранили продукты: каменные стены свидетельствуют о том, что погреб был построен тогда же, когда и сама усадьба. А вот как-то странно и неравномерно притоптанный пол не вписывался в общую картину.
Вера держала штатив, следя за тем, чтобы Леша был полностью в кадре. Сам же Алексей попробовал копнуть около стены, что расположилась справа от лестницы. Несмотря на холод, царящий под землей, ему было жарко, а по спине бежал пот. Уже опустив лопату в землю второй раз, он понял, что она касается чего-то другого кроме земли. Леша медленно повернул голову к Вере, глядя на нее вопросительным взглядом. Вера лишь молча кивнула, как бы говоря: «Давай». За лопатой вместе с землей наверх потянулась дряхлая, прогнившая ткань, в которой можно было отчетливо разобрать тонкую недлинную кость. Вера подошла ближе, присела на корточки, продолжая снимать, прикрыла рот рукой и заплакала.
– Вызывай полицию, – сказал Алексей.
Глава 10
Вере
«Моя дорогая Верочка.
Прости.
Если ты читаешь это, значит меня уже нет. Я очень надеюсь на то, что каким-то образом ты все же получишь это письмо. Я не рискнула оставлять его в квартире: побоялась, что ты не станешь ее осматривать, и оно попадет к другим людям. Здесь же, даже если ты и не получишь его, по истечению аренды ящика его просто выбросят.
Но, если ты его читаешь, значит ты догадалась проверить, что же открывает маленький ключик на общей связке. Я прошу тебя прочесть до конца, даже если то зло, которое ты на меня держишь, слишком велико. Пожалуйста…
Начну с самого начала. Ты можешь не верить мне, но я никогда не хотела отдавать тебя в интернат. Никогда. Тебя забрали против моей воли, однако, как я поняла потом, тебя это оградило от многих бед.
Дело в твоем отце…
Скорее всего, ты не знаешь, но ты не была моим единственным ребенком. До тебя я родила троих деток: Катюша, Славик, Иришка… Все они умерли совсем малышами. Я не смогу передать ни словами, ни на бумаге той боли, которую я перенесла тогда. Каждый из них унес часть меня с собой.
Когда родилась Катюша, она закричала не сразу. Акушерка сказала мне, что ребенок умер. Однако она все же сделала вдох, и синюшность, которой моя девочка уже успела покрыться, прошла. Но уже на следующее утро она снова стала синеть. Тогда ультразвукового исследования у нас еще не было, но даже на осмотре несколько педиатров сошлись во мнении, что у ребенка тяжелый порок сердца. Нам давали месяц-два. Она прожила три…
Ваш отец тогда уже был хирургом. Я просила его, умоляла помочь, сделать хоть что-то, вылечить нашу девочку, но он лишь констатировал смерть ребенка одним декабрьским утром…
Еще до брака он говорил мне, что с коллегами отдельно от врачебной практики проводят различные эксперименты, пытаясь пересаживать органы одних животных другим. Уверял меня, что скоро медицина дойдет и до того, что пересадка сердца от погибшего человека больному станет рядовой операцией. Я не хотела знать подробностей того, чем он занимается. Мне это было неинтересно. Он был старше меня на пятнадцать лет, уже успел добиться определенных успехов в работе, у него были сформированы свои привычки и образ жизни. Я не хотела на это влиять. Я просто хотела быть женой и матерью.
Когда не стало Кати, твой отец, Толик, напившись после того, как мы ее похоронили, сболтнул очень страшную вещь… Он сказал, что зря мы так быстро подготовили погребение, что дословно: «Она могла спасти чью-то жизнь». Тогда я не совсем поняла, что он имел ввиду. Вернее, я поняла, но отбросила свои догадки, ведь он говорил о нашей дочери.
Затем родился Славик. История повторилась. Все врачи, осматривавшие нашего мальчика, сходились в одном мнении: у ребенка больное сердце. Нам дали меньше года. Несколько раз у него были приступы, которые, я была уверена, он не переживет. Однако он прожил полгода и, как и его старшая сестра, ушел от нас… Но, в отличие от Катюши, было все немного иначе: Славик спал днем и во сне стал синеть. Возможно, это уже был не сон, а потеря сознания из-за гипоксии. Он стал задыхаться, не приходя в себя. Толик схватил его и уехал, как я тогда была уверена – в больницу.
Анатолий, пока Славик был жив, несколько раз говорил о том, что, пожалуй, смог бы пересадить нашему мальчику здоровое сердце от донора, но проблема, как он считал, состояла только в том, что он не имел официального разрешения на подобные операции. Вопрос же, где взять донора, он никогда не поднимал…
Мы знали, что Славик умрет. Это так жутко, странно, необъяснимо: знать, что твоего ребенка скоро не станет, но продолжать кормить его, гулять с ним, купать его, улыбаться ему… Он позвонил домой и сказал, что мальчика больше нет с нами, приказал мне оставаться дома. Сам же вернулся только на следующий день.
Мне
