И я не слышал, что наши посетители должны верить моим рассказам или соглашаться с тем, что я рассказываю.
Этот посетитель ни во что не верил, но у него были те же самые права, что и у всех остальных.
– Что вы мне покажете на Балконе? – спросил он.
– Розы и ночь, – сказал я. – На нашем Балконе всегда…
– Любовь-кровь, розы-морозы, – вздохнул посетитель и перекинул трость из одной руки в другую.
– Что, простите?
– Ничего. Куда прикажете идти?
Я слегка поклонился и показал направление. Он кивнул, показывая, что готов следовать за мной. Я отправился вперёд. Не успел сделать и пары шагов, как он остановил меня вопросом:
– Это тоже какой-то уникальный экземпляр?
Я обернулся. В руках он держал тот том Пушкина, что я взялся читать утром. Он вертел книгу разными сторонами, но не открывал.
– Это книга Пушкина.
– Если её открыть, то можно прочитать свою жизнь? – съязвил он.
– Это не музейный экземпляр. Просто книга!
– Ну наконец-то! – победоносно воскликнул он и поднял книгу вверх.
– Что, простите!
– Наконец-то у вас здесь что-то не магическое, не волшебное, а что-то самое обыкновенное, житейское! Я даже помню одного своего приятеля с такой фамилией! Вряд ли, конечно, это он… Моего приятеля не хватило бы на такой увесистый том!
Он демонстративно несколько раз поднял и опустил его, показывая, что книга действительно тяжёлая.
– О чём пишет?
– Там стихи, – сказал я.
– О, Господи! – положил он книгу на стол.
– Что не так? – спросил я.
– Не люблю поэтов! По-моему, они только зря бумагу переводят!
Вы знаете, я тоже не люблю поэтов, но, скорее, это мой недостаток. Я бы никогда в жизни не позволил бы себе такого высказывания, как этот господин.
6
Он попросил чай с лимоном, поставил трость рядом с правой ногой, поднял блюдце с чашкой над столом и элегантно сделал первый глоток.
– Тут неплохо, – сказал он.
«Тут» было восхитительно. Он, готов клясться чем угодно, знал это! Это его «неплохо» было чистым оскорблением. В тот момент мне показалось, что были времена, когда за такое можно было вызвать такого как он на дуэль. И тогда бы за такое оскорбление он заплатил бы своей жизнью!
– А что тут делают ваши посетители? – спросил он, продолжая пить чай. – Сидят и пьют чай?
– Да. Иногда смотрят на розы. Общаются.
– С вами? – усмехнулся он.
– Иногда со мной.
– О чём же они говорят с вами?
– О разном.
Он сделал паузу, чтобы допить чай и поставить чашку с блюдцем на стол.
– А этот Пушкин не приходил к вам?
– Нет. Поэт погиб на дуэли.
– На дуэли? – переспросил он. Я подтвердил. Посетитель откинулся на спинку плетёного кресла у уставился в небо со звёздами. Что-то изменилось в нём, когда он услышал о гибели поэта.
– Можете об этом рассказать подробнее? – с волнением задал он вопрос.
– Извините, подробностей не знаю.
Посетитель опустил голову и погрузился в глубокую задумчивость. Я стоял рядом и не мешал ему думать. Я не знал, и даже предположить не мог, о чём он думает, но на лице его лежала такая тень, что вся моя злость на него исчезла, и я начал испытывать радость, что и этот странный персонаж нашёл что-то своё в Музее.
– Знаете, я довольно долго странствую по миру, – вдруг очнулся мой посетитель. – И всё пытаюсь осмыслить, что же я сделал…
Я молчал. Мне полагалось молчать.
– Мне как-то нужно отправить в забвение один страшный поступок. Именно за этим я и пришёл в ваш Музей.
Я подумал, что очень хорошо, что я ничего не понимаю.
– Вот уже много лет я всё чего-то ищу, брожу, думаю. И ничего мне не помогает.
Когда такие речи не понимаешь, испытываешь умиротворение. Стоишь, слушаешь. Ещё важно вовремя кивнуть. Надо не пропустить такой момент.
– Я довольно скептически отнёсся к идее посетить ваш Музей, но, знаете, мне кажется, что это может мне помочь.
Он не задал мне никакого вопроса, но произнёс все эти слова так, что вопрос сам образовался в моей голове, мне оставалось лишь кивнуть, что я и сделал.
– Я хочу оставить в вашем Музее вещь, которая принадлежит мне, но я хотел бы, чтобы эта вещь никогда не попала бы мне в руки.
Он помолчал и опустил голову, словно был в чём-то виноват. Из его речи я понял, что он хочет оставить какую-то вещь в Музее.
«Трость?» – подумал я.
– Что вы на это скажете? – спросил он.
Признаться, он застал меня врасплох. У меня не было никаких инструкций о том, что делать, если посетитель хочет оставить свою вещь в Музее. Была только инструкция о том, что надо показывать и рассказывать об экспонатах Музея, вежливо обслуживать, стараться сделать всё, чтобы посетитель получил то, зачем пришёл.
– Не знаю, что вам сказать…
– Значит, вы мне не отказываете, – сделал он вывод. Я улыбнулся, показывая, что не могу не согласиться с его выводом. Персонаж поднялся, показывая, что сейчас мне что-то вручит. Я уже почти уверился, что он протянет мне трость. Но он достал из внутреннего кармана своего сюртука пистолет и положил его на столик.
Пистолет был не современный. Его тяжело описывать.
Впрочем, мне что-то подсказывает, что описание здесь этого пистолета излишне.
7
Горит камин. Дом тяжело вздыхает. Я сижу ужинаю в полном одиночестве. Сейчас любое слово, даже слово Гуамоко было бы мне радостно услышать. Но нет Гуамоко. Нет и его слов.
Холодно. Это не потому, что нет Гуамоко и его слов. Просто холодно. Странно, ведь Дом вздыхает и в камине горит огонь.
По-моему, так не должно быть.
Я поднимаюсь и иду в Выставочный Зал.
Холодно. А ещё скрипит снег. Никакого снега нигде нет, это Дом вздыхает. Так я пытаюсь уверить себя в том, что ничего необычного не случилось. Я иду дальше, но всё равно слышу, как под ногами скрипит снег.
Посетитель ушёл давно, я уже успел переодеться и поужинать. Наступили сумерки. Я вхожу в Выставочный Зал. Тут темно. Ничего удивительного, я же не включил свет. Скрип снега по-прежнему издают мои шаги. Это удивительно, но ко всему удивительному я уже здесь привык.
Комната полна силуэтов, как призраков. Я не хочу слышать скрип снега, поэтому запрыгиваю на спинку дивана и усаживаюсь. Знаю, что прямо передо мной Мутное Зеркало. Не только знаю. Но и вижу. Его силуэт гораздо мрачнее всего, что находится в Выставочном Зале. Очень хорошо видно тяжёлую старинную раму. Муть Зеркала меня не отражает – слишком далеко.
Я устраиваюсь поудобнее.
