еще более бесшабашная и наивная. Ну так вот, Сид пришел как он есть, распевая «Бабуля, расслабься». Он наблюдает, как долгие годы жизни распихивают в фургончики и грузовики, достает кошелек, чтобы уладить ссору между родителями, и берет на себя непредвиденные расходы, говорит только по делу, где нужно, добавляя эмоции, а где нужно, убирая, и совершенно не пытается привлечь к себе внимание.
Когда пустеет дом, кто остается радоваться? Только пыль. Забирайся, куда хочешь, сбивайся толстым слоем, где хочешь, – таким толстым, что можно писать, как на дощечке. Направляй свои несметные полчища на лица и морды окружающих. Но и сейчас ей не давали задержаться в комнате Матери – выметали, вытирали и не давали приблизиться к богам.
Кроме Матери и богов, все остальное в эти дни было шатко. Когда и как есть, пить, вставать, сидеть. От регулярного повторения битва за кхичди и паратху вошла в привычку и стремительно превращалась в обычай. В тот день при поддержке Американского центра проходил матч по крикету. Во-первых, им нужно было заставить американцев играть, а во-вторых, Америка – та самая страна, куда сбежала Лакшми[23], отвергнув все здешние молитвы и пуджу[24]. Поэтому Сид и его друзья были крайне взбудоражены.
– Завтрак, скорее! – Выйдя из ванной, он вихрем понесся на кухню. – И я побежал.
Там Сушила, склонив голову, совершала подношение цветов гибискуса богине Кали[25]. Застыв на пару мгновений, Сид закрутился, как прялка, и направился к открытой двери, чтобы позвать Кантхе Рама. Только он открыл, рот, как из помещения для прислуги раздался голос Кантхе Рама, читающего мантру на санскрите:
– О милостивая Кали, разинув рот, ты несешь смерть своим пламенем, ты – погибель свирепого Махишасуры, защити нас своим трезубцем от всякого страха.
– Проклятье, небось, стоит сейчас на одной ноге, а как закончит пуджу, встанет на голову. Лилавати начнет показывать опухшую ногу и жаловаться: «Бхайя джи[26], посмотрите! Так болит, что шага сделать не могу, так и сижу тут, привязанная к кровати». И что тогда?
Тогда:
– Мам! – завопил Сид.
Как раз в это время из ванной появился благоухающий свежестью Старший с полотенцем, обернутым вокруг пояса, и с большим медным сосудом в руках. Он шел к тулси-алтарю[27], расположенному позади кухни, чтобы водой Танги окропить Тулси и Сурью[28]. Он жестом указал старшему сыну на нее. Его жена стояла в углу лужайки под деревом бодхи, склонившись над красно-желтыми нитями, завязанными вокруг ствола. «Мам», – начал было Сид, но со скоростью, присущей спортсменам, проглотил еще не вылетевшее слово, когда увидел, что глаза у нее закрыты и она читает молитву. Она вышла, закончив утреннюю пуджу в доме. На голове вышитая по краям золотой нитью шелковая шаль, купленная в храме Вайшно Деви, в руке латунный поднос для пуджи, на котором разложены цветы, педа[29], глиняные лампадки, сосуд с водой, ароматические палочки. Сид замер. Потом начал двигаться вместе с матерью. Ей предстояло обойти весь дом и остановиться перед каждым божеством. Мама совершает арати[30]: она поднимает поднос и делает круговые движения, окутывая все ароматом палочек, подходит к каждому богу и кланяется. «Когда обойдет всех, я скажу», – успокаивал себя Сид. Но арати должна совершаться у каждого изображения и у каждой статуи бога, за исключением всего одной статуи. Старший сказал, она стоит миллионы и ее купил бы любой музей, но это память об Отце, о тех днях, когда он был окружным судьей, ее нашли на каких-то раскопках, поэтому продать ее нельзя, но она треснутая, поэтому держать снаружи тоже нельзя, и она хранится в бабушкиной комнате в платяном шкафу, за одеждой. В сущности, это никак не меняло дело – поднос для пуджи двигается по всему дому и, отражаясь, поблескивает в каждой картинной раме, ведь здесь нет ни одной стены, где бы в том или ином виде не присутствовал бог или богиня.
Нет, ошибка – в ванной их не было.
На стенах, в нишах, на столах мерцал свет от лампадок и клубился дым от ароматических палочек, мать и сын обходят весь дом – мать молится, сын ждет. Вместе и по-новому близки. Вместе двигаются, вместе останавливаются. Один молчит, другая шепчет. Рукой она направляет пламя лампадки в сторону божества, потом обратно – так, чтобы ко времени арати пламя впитало в себя благословение каждого бога, потом поднимает палочку и несколько раз описывает в воздухе круг, чтобы не обделить никого из них, и тогда их благословения достанутся каждому в доме. А богов несчетное множество – Дурга, Канха, Шива, Шивалингам, Шринатхджи, Кали, Нанди, Саи Баба из Ширди, Нарасимха, Сарасвати, Радха, Кришна, Рама, Сита, Саи Баба из Путтапарти, Хануман, Лакшми, Парвати, Вайшно Деви, Сантоши Мата. Боги на стенах, боги в каждом уголке, боги за каждой дверью и даже боги, укрывшиеся рядом с цветочными горшками – разве есть место, где не было бы бога, – он вездесущий. Потом арати у портретов: дедушка по отцу и дедушка по матери, прадедушка и прабабушка по отцу, ведь боги вселяются в наших предков.
Сид – воплощенное терпение.
Но когда они подошли к стеклянному шкафчику в комнате с телевизором, он сдался. Там стояла коллекция Ганешей[31], собранная его отцом и матерью. Стеклянные Ганеши, металлические и деревянные. Один из искусственной кожи, его они нашли на субботнем базаре. Другой вырезан на орешке бетеля. В общем, начиная с авторского Ганеши из дерева и камня с еле заметно очерченным животом и хоботом и заканчивая современным Ганешей в солнечных очках, который отдыхает в шезлонге и читает книгу в позе лотоса, согнувшись так, что его грудь лежит на животе; а еще пятиглавый, как Равана[32], но не Равана; исполняющий тандава-нритья[33] или поглощенный другим танцем; и с раскрытым зонтом; и произносящий речь в микрофон, кажется, в рубашке и брюках. С каждым днем он представал все в новых и новых обличиях. Никто не удивится, если пока мы перечисляли все это, а мать Сида совершала пуджу, сзади протянулась рука Старшего или еще кого-то и усадила еще одного Ганешу среди его прочих воплощений. Тогда поднос в ее руках развернется, и он тоже будет освещен пламенем лампадки и окутан ароматным дымом.
Каким бы долгим ни казался обход всего дома, здесь предстояло провести гораздо больше времени. «О боже!» – в отчаянии простонал Сид и отправился к холодильнику посмотреть, не осталось ли там чего. Но то были суровые дни.
Он бросился
