в пору юности в далекой Кировке времен войны отложились в ее нравственном багаже, взрастили жизненный опыт, который позволил Людмиле стать глубоким человеком, хорошим специалистом и руководителем в пору зрелости.
Соль
2008 год, ноябрь. Самарканд. Заканчивается отпуск. Я сажусь в поезд, который повезет меня домой, в Петербург. В вагоне, в отличие от дороги на юг из дома, предпринятой неделю назад – свободно. В купе я один. Поездная бригада, как и в поезде Петербург–Ташкент – узбекская. Из коридора вагона, из мобильных телефонов поджарых, загорелых с хитроватым взглядом узбеков доносится национальная музыка, точнее, попса в национальном стиле. Это хорошо, народ хранит, так или иначе, свой дух, свои традиции, у нас же слушают музыку без русского колорита. Проводник и его компания суетятся, готовят плов, заваривают чай, едят лепешки. У меня все свое, только кипятком время от времени пробавляюсь. Его приносят в заварном чайнике вместе с пиалой, оба предмета расписаны по белому фону темно-синим орнаментом в виде традиционного тюльпана. Как красиво!
Мне в поезде – не скучно. Смотрю в окно, сидя или стоя у себя, или в коридоре, прильнув к окну, то и дело прижимаясь грудью к стеклу, дабы было удобнее пройти кому-то за твоей спиной. Листаю песенник, напеваю про себя, рисую в планшете маркером линии, орнамент, деревья, зверей – что придется. Все это стало моим привычным занятием еще во времена командировок по делам газеты. Вот проезжаю Чарджоу: одноэтажные мазанковые дома пегого цвета, заборы редко где, на дворе кое-где виднеется тандыр. Бродят голодные изнуренные жарой собаки. По высокому мосту не спеша состав пересекает водную гладь Аму-Дарьи. Средь скучного однообразного пейзажа непривычно видеть голубую гладь воды, буйство жизни по берегам. Где-то в верховьях во время эвакуации моя мама была благодарна этой реке, поившей по арыкам огороды узбеков и пришлых не по своей воле ленинградцев.
На остановке, конечно же, подходят местные в халатах, продают дыни. Этот сорт так и называется «чарджоу». Набравшись терпения, решаю купить дыню позже, ближе к границе.
… Я задумал это путешествие, зная, что во время эвакуации 1942-1944 годов мама и бабушка оказались в Узбекистане, Киргизии, а некоторое время жили в Казахстане. В качестве цели я выбрал древний, богатый сокровищами Самарканд, где мои близкие тоже жили некоторое время. У меня погружение в восточную экзотику на шесть дней получилось не столь глубоким, как у них, моих родных. И вот – путь домой. А как было у них?
…Лето 1944 года. Ташкент. Наконец, получены пропуска в освобожденный от блокады Ленинград.
– Люсетта, ты знаешь, ты знаешь! – Агриппина Ивановна захлебывалась от радости. – Мы получили! Получили пропуска наконец! – она вбежала в комнату, держа в руке листки бумаги.
Эшелон Ленинградского политехнического института отправлялся через два дня. Морозовы связали тюки, накупили лепешек в дорогу, взяли мешочек с яблоками и сливами. Ведь на юге все поспевает раньше!
Паровоз, окутав перрон и радостных от скорого возвращения домой студентов клубами пара, издал протяжный, совсем не тревожный, обнадеживающий гудок. Молодежь запрыгнула на подножку. Тронулись. Перед взором каждого – родной город, родной дом, близкие, оставленные в окруженном Ленинграде, выстоявшие блокаду. Как им теперь?
Путь – по Ташкентской дороге, самому короткому маршруту в центр страны. Стальная колея, стелясь вдоль Сыр-Дарьи, несет ленинградцев на север. В вагоне – приподнятое настроение, звонкие голоса, смех. Скоро все взмокли от жары, от раскаленной крыши вагона, несмотря на открытые окна. Парни выходят в тамбур, курят, открывают дверь наружу – только проводник, единственный на несколько вагонов, пробегая, ругает смельчаков. Поезд ползет, то и дело останавливаясь. Люсеттины подруги Лида Орлова и Тата Кракау устроились в том же вагоне, только в другом отделении. Девушки не могут долго друг без друга, то и дело навещают отсек, где устроились Морозовы.
За окном проплывает бескрайняя равнина, полупустыня, степь. Серый песок, черная галька. Временами осока, возле жилища – одинокие сиротливые деревья: абрикос, вишня. На остановках девушки высыпали на перрон. Наслаждались движением, гуляли вдоль состава, дышали воздухом. Лишь только раздастся гудок паровоза, запрыгивали, карабкались в вагон. Ползущий, как черепаха, состав не спеша вползал в большие поселения, останавливался у протяженных неустроенных низких перронов. Чимкент, Кзыл-Орда, Аральск… Железная дорога огибает Аральское море с севера. До чего жарко в вагоне! Неужели морской ветер не принесет свежесть?
Как только заскрипели тормоза на перроне в Аральске, в проходе вагона замелькали цветастые халаты казашек. «Туз, туз. Сол» – по-птичьи закудахтали чернявые узкоглазые жительницы востока.
Оказывается … Местные стали предлагать по дешевке соль! Город на одноименном море много лет живет промыслом соли. В десятке километров к востоку лежит озеро Жаксыкытыш, площадью 75 кв. км. На нем с незапамятных времен добывают самосадочную соль. Ну, и ленинградцы, каждая семья, да и Морозовы в том числе, заспешили вниз, на перрон. Все снуют, торгуются, выбирают. А потом волокут мешки к вагону, сопя, подымают, помогают друг другу.
Раздается удар вокзального колокола. Паровоз дает свисток. Состав медленно трогается. Поезд набирает ход, шлейф дыма вновь стелется вдоль состава и тает вдали. Змея вагонов ползет, ползет, оставляя станцию позади. Не спеша, как будто раздумывая, стоит набирать ход или подождать, поезд проезжает несколько десятков километров. Кряхтя, замедляет ход, потом вновь разгоняется. Высоким фальцетом запели колеса. Это что-то новое. И снова остановка. Что случилось? Стоим, ждем, пассажиры поминутно спрашивают друг у друга. Никто ничего не знает. Вот молодой деятельный мужчина, по виду уже не студент, может, преподаватель, спрыгивает с подножки и идет к смуглому проводнику, спешно бегущему вдоль состава. Тот ему что-то растолковывает, активно жестикулируя, и спешит дальше. Мужчина кивает головой, озадаченный, забирается в вагон – и объясняет скопившимся вокруг него попутчикам: убираем соль с прохода. Поезд не поедет, если все мешки будут стоять с одного борта. Потому что все вагоны от неравномерной нагрузки наклонились, это создает проблемы, в том числе при торможении.
Поднимается шум, суета в вагоне. Мешки переставляются, какие-то засовываются под койку по одному и другому борту, какие-то остаются там, где стояли. По вагонам проходит проводник-узбек вместе с кем-то в спецовке из паровозной бригады. Скользят цепким глазом, беглым, но точным взглядом оценивают расположение тяжестей. Идут дальше. Через час потихоньку, с натужным скрипом, медленно состав начинает движение. Все идет медленно, медленно, потом набирает по чуть-чуть ход. И, разогнавшись до привычных 60-80 км/ч, уже уверенно бежит домой, в Ленинград.
… 2008 год. Я еду домой, на север по другой трассе. В мое время уже
