как князь-регент. Вот так лишившийся семьи бедолажник и пьянчуга вдруг стал первым мужем, надеждой и опорой Дома Негаснущих Звезд.
Можно было представить, с какой яростью и негодованием встретил эту весть Раткар в Седом Загривке. Да и сам Харси был изумлен не меньше, ведь Хаверон даже не заикнулся об этом в письме.
Что-то темное настигало Хаверона. Как видно, он о том догадывался, но не пожелал ни с кем делиться. Он предчувствовал свою неизбежную гибель, и заранее подготовленный указ был для него ничем иным, как завещанием. Впрочем, останков его не нашли. Несчастная Аммия, невзирая ни на что, продолжала верить, будто он жив, и заговаривать с ней о смерти отца было делом немыслимым.
Харси принял возложенные на него обязанности как должное, несколько остепенился, усмирил непомерную тягу к бражничеству, а Жердинку-Аммию приласкал и стал воспитывать, как собственную дочь. Своих детей он не нажил — хоть Харси был ветрен и беспечен, но в любви хранил верность погибшей супруге и не собирался променивать память о ней на других женщин. Утта навсегда осталась в его сердце единственной.
Аммия не утратила надежды на возвращение отца. Именно тяжесть потери сблизила ее с Харси, которого поначалу она приняла холодно и даже сторонилась. Мало-помалу наследница княжеского титула поддалась его заботам и доброте, но мрак, обступавший Дом Негаснущих Звезд со всех сторон, отнюдь не развеивался.
***
Только спустя два дня весть о крупном бое добралась до столицы и вместе с первым снегом вихрем разлетелась по дворам, корчмам, рынкам и хозяйствам. Сначала принес ее перепуганный торгаш из Сорна, чей караван из-за обрушения моста был вынужден пройти по старому тракту мимо Хаонитовых могил. Там и обнаружились явственные следы сражения. Трясясь за свою жизнь и сохранность товара, он не стал останавливаться и потому никаких подробностей не сообщил.
Рассказ его возбудил больше тревоги и волнений, чем предчувствия скорби, ибо княжеский отряд был по меркам севера велик и мог не бояться порченых. Однако на следующий вечер в главных воротах показались два запыленных всадника из числа дружинников Южной четверти, что держались понуро, ни с кем не заговорили и проскакали прямиком к Астли, а потом вместе с ним последовали к княжескому дому. Вид при этом у Ледника был чернее тучи.
Голодный до новостей люд стал стекаться к холму, ибо скоро туда пожаловали все прочие советники. Народ пришлось выталкивать от высокого тына едва ли не силой. Старики беспокойно качали головами, бабы, побросав работу раньше срока, судачили и причитали по всем углам, даже дети прекратили игры, уловив, что случилось нечто большое и страшное.
Совет заперся надолго.
Зал, освещенный великим множеством свечей и масляных ламп, был набит битком и гудел, подобно рою пчел. На всех пришедших даже не нашлось лавок и стульев, потому некоторые стояли возле стен. Впрочем, обстановка внутри была настолько горяча, что и те, кто имел под собой седалище, то и дело вскакивали, не находя себе места.
Феор и Астли упросили прискакавших вестников трижды в деталях пересказывать увиденное, ибо донесения их были столь ошеломительны, что с первого раза никто не поверил. Они подтвердили смутные слухи, разносимые караванщиками: княжеский отряд разгромлен.
Не дождавшись регента, их дюжину отправили из Южной четверти навстречу, дабы разузнать, чем вызвана задержка. По дороге недалеко от Могил они наткнулись на оставленный княжеский лагерь, где без всякого присмотра щипали траву несколько коней с седельными сумками. Рядом нашлись и обозники, проткнутые копьями.
Заслышав это впервые, совет обомлел и вспыхнул, словно сухие ветки от искры: посыпались ругательства, гневные восклицания, возбужденные возгласы. Ратные чины наперебой переспрашивали, и хватались то за голову, то за рукоять меча.
Высокородцы вели себя потише, но тоже были крайне взволнованы. Торгаши ярились пуще всех. У одних срывались контракты и пропадала выручка, другие потирали руки, готовясь снова взвинтить цены на услуги перевозки товаров и охраны. Крассур с алчным огоньком в глазах молча выслушивал этот вой и препирательства.
Первый советник раньше всех оправился от потрясения. Копья! Да это измена! Феор коротко переглянулся с Астли; без слов они поняли друг друга и стали наблюдать за реакцией остальных, стремясь выявить возможных предателей среди собравшихся. Самого Ледника Феор сразу отмел — всю жизнь тот посвятил служению Дому, все здоровье отдал за то, чтобы защитить северян. Меньше всего ему было свойственно честолюбие и жажда власти.
Меж тем гвалт немного утих, и свартов заставили продолжить рассказ.
У могильника следы лошадиных копыт отпечатались особенно густо, словно отряд регента состоял не из двух, а из десяти дюжин дружинников. Загадкой это не стало, поскольку там, ближе к центральной башне тела лежали вповалку, без доспехов и оружия — оно нынче дорого стоит. Это развеяло всякие сомнения в том, причастны ли к нападению порченые.
Феор давно наперечет знал тех, кто мог выиграть от смерти Харси. Помимо жадного до серебра Крассура и Раткара — явного претендента на княжение, можно было отметить торгового советника Ганса, однако тот слишком робок для такой рисковой выходки. Он разбогател благодаря уму, а не силе, и никогда не связывался в делах со свартами. Был еще хитрый мастер-первосуд Хатт, чьи намерения и интересы определить Феор затруднялся — уж очень тот был осторожен и скрытен. Конечно, были и другие, обиженные несправедливым судом, обманутые ранее данным обещанием или гневающиеся на Харси за сумасбродство. Оскорбленных, недовольных и тех, кто возрадуется, узнав о гибели регента, едва ли можно перечесть, но не у всякого достанет средств организовать подобное злодейство.
Картина боя рисовалась ясно. Людей Харси подстерегли заранее и прижали к входу в башню, после чего перебили. Силы нападавших явно превосходили численность княжеской дружины. Ни единого мертвого головореза они не нашли — если те и были, их забрали свои. Двери в гробницу оказались затворены и заложены крупными валунами. Подстегиваемые мыслью о том, что внутри могут быть еще живые, дружинники Южной четверти с великим трудом разобрали завал, но обнаружили в башне лишь мертвых: регента и горстку бойцов, что проливали кровь и защищали его до самого конца.
Ошеломленные воины разделились: им двоим выпало отправляться в Искорку, другие помчались за подмогой в Пасеки, а прочие остались сторожить.
Феор усомнился бы в их словах, если б на стол не легла изящная княжеская
