то сделано; казни не будет». Поначалу грезилось, что эти слова разрешат положение. Но стоило ликтору, спешащему с грамотой в Святую Софию, покинуть дворец, он понял, что его послание не имеет смысла.
Что еще он мог сделать?
Полгода назад, собрав совет из своих друзей и царских судей, облеченных высокой обязанностью справедливости, Андроник произнес речь, в которой собрал воедино все беды, обрушившиеся на государство. Он не лукавил и не пытался представить дело хуже, чем оно было на самом деле. Италийцы подвергли западные провинции опустошениям. Они завоевали несколько городов, числят всех жителей своими пленниками, вымогают с каждого непосильный выкуп. Обращаются с ними так жестоко, будто все они – скот, только и ждущий ножа; подвергают нескончаемым надругательствам их жен и дочерей, – с мукой в голосе, низко опустив голову, говорил царь.
Его слова вызвали искреннее волнение и горечь в тех, кто его слушал, ведь государство действительно стояло на краю пропасти.
– Кто в этом виноват? – спрашивал Андроник, обводя всех тревожным страдающим взглядом. – В этом виноваты мои враги. Они жаждут моей погибели. Единственное, о чем они думают, – это лишить меня венца, отстранить от власти и довести до несчастной смерти. Не видя возможности осуществить свои черные мечты при содействии соотечественников – ибо мой народ никогда меня не предаст, – они призвали иноземное войско, латинян и сицилийцев, которые ныне терзают нашу вечную родину.
Он помолчал, снова окинув всех поблескивающим слезами взглядом.
– Но клянусь вам моей собственной старостью: не порадуются мои недоброжелатели! Что злоумышляют они против меня, то придется испытать им самим. Ибо сказал апостол Павел: не еже бо хощу доброе, творю, но еже не хощу злое, сие содеваю. Так давайте же рассудим вместе, как можем мы противостоять их злу!
Как и ожидал Андроник, все, в ком надеялся он найти понимание, возвысили голос в пользу того, что всех злоумышленников следует стереть с лица земли: не щадя никого, не проявляя ложного милосердия и не попустительствуя их нечистым помыслам.
Сей справедливый приговор был немедленно изложен на бумаге. Диктовал его протасикрит Агафоник Буда, а писал чиновник, что заведовал прошениями. Протонотарий дрома Эраст Фавий громкими восклицаниями вносил свою лепту в совершенствование документа. Будучи завершенным, приговор начинался такими словами: «По внушению Божию, а не по велению державного и святого государя и императора нашего определяем и объявляем, что для пользы государства, и в частности для блага Андроника, спасителя римлян, необходимо совершенно уничтожить тех дерзких крамольников, которые содержатся в темницах или отправлены в ссылку, равно как захватить и предать смерти всех их приверженцев и родственников. Чрез это, Бог даст, и Андроник, управляющий по милости Божией скипетром римского царства, хоть сколько-нибудь отдохнет от государственных забот и от опасения козней со стороны злоумышленников, и сицилийцы откажутся от своего предприятия, так как у них не будет уже никого, кто бы научил, как нужно действовать против римлян. Все эти люди, несмотря на то что заключены в оковы или даже ослеплены, не оставляют злых умыслов, и потому нет более средства образумить их. Остается только лишить их жизни, и нам надобно обратиться к этому средству как последнему спасительному якорю против преступников, которые до того помешаны и неистовы, что идут против рожна, в безумии своем не понимая, что изощряют меч на самих себя».
Когда судьи оставили собрание, Андроник с удовлетворением перечитал бумагу и положил ее к самым ценным документам своего личного архива. Он не собирался сразу же пускать приговор в дело. Он полагал, что этот вердикт сможет сыграть свою роль когда-нибудь позже: если приблизится к нему неминучая беда, если настанет, не приведи Господи, совсем уж черный час.
Теперь он достал его из сундука, который всегда возили с ним, и снова перечел. И почувствовал бессилие. Нужно было приступать раньше. Теперь он уже никого не сможет напугать этим еще вчера страшным документом. Верно говорил Павел: время стало коротко…
Ранним утром, сойдя с триремы, причалившей на Вуколеонте, Андроник прошел в Большой императорский дворец. Он чувствовал себя лучше: снова затеплилась в душе жажда деятельности. Почти минуту он пристально смотрел из окна покоев на храм Святой Софии и площадь Августеон, пытаясь хотя бы приблизительно оценить количество собравшегося там народу.
С площади долетали неясные крики. Отсюда толпа выглядела так, будто это вовсе не человеческое сборище, а котел с каким-то неаппетитным варевом: когда огонь под ним пригасал, оно едва перебирало, а если пламя занималось пуще, ядовитый бульон бурлил и пенился.
Он потребовал к себе Стефана Контостефана, зятя по сестре, воина и полководца. Контостефан участвовал в несчетных битвах как при царе Мануиле, так уже и при самом Андронике, как на море, так и на суше, и как побеждал в них, так и выходил побежденным. В любом случае не было на свете человека более сведущего и опытного в военном искусстве.
– Нет, царь, – сказал Стефан Контостефан, отходя от окна. – Сейчас мы не сможем с ними совладать. Они сомнут войско. Будет только хуже. Тебе пока лучше отступить, а уж потом, собравшись с силами…
И Стефан Контостефан сделал неопределенный жест.
– Отступить, – эхом отозвался Андроник.
Он много чего повидал в своей суматошной и путаной жизни. Сейчас ему было как нельзя более ясно, что, если начать отступать, отступление никогда не кончится. Оно уже не сменится наступлением, это будет отступление навсегда.
Размышляя над словами Контостефана, он мял ладони, складывая пальцы то так, то этак, то правые поверх левых, то наоборот. Ему по-прежнему не давала покоя мысль насчет того, сколь легковесно и ошибочно отнесся он к прорицаниям слепца Сифа. А ведь Сиф верно назвал две первые буквы имени – йота и сигма. Исаак. Стефан Айохристофорит твердил, что под Исааком нужно разуметь Исаака Ангела. Андроник поднял его на смех – он-то твердо знал, что в Исааке Ангеле женская душа…
И вот на тебе. Слепой старик Сиф был прав. И Стефан Айохристофорит был прав. А сам он ошибался. И теперь уже ничего, наверное, не переменить. Но все-таки…
– Давай отгоним их стрелами, – нетерпеливо предложил Андроник. – Поднимемся в башню и перестреляем через бойницы, как фазанов! – Огромная башня примыкала к Большому дворцу и господствовала над Августеоном. – Они еще долго не вломятся во дворец, так и будут топтаться на площади.
– Но…
– Давай! – жестко сказал Андроник. – Веди туда лучников.
– Слушаюсь, царь, – низко поклонился Стефан Контостефан.
Когда он сам перешел в башню, человек десять лучников уже стояли у бойниц – но стояли праздно, отнюдь не меча стрелы в толпу. Отсюда было
