и законченные художники позволяют себе повторение, или «удвоение опыта», соглашаются с предлагаемым экспериментом. Но можно добавить, что при любых условиях эксперимент особенно удается тому, кто глубже захвачен замыслом, инициирован. Достаточно напомнить «Гамлета Щигровского уезда» И. С. Тургенева или «Леди Макбет Мценского» Н. С. Лескова.
В искусстве и литературоведении считали и продолжают считать, что если А. влияет на Б., то последний испытывает давление или ощущает мощь его личности. Порой речь идет об использовании стилистики того или иного произведения, общественной позиции, об одинаковом оптическом прицеле или использовании аналогичной художественной формы. Но ведь предметом сходства или заимствования может быть и инициация, вынашивание замысла, под воздействием определенного героя, атмосферы произведения, страстность идеи.
Так, например, название повести Оноре де Бальзака «Прощенный Мельмот» (Melmoth reconcilie), 1835 сразу указывает нам на облюбованного автором героя из романа Ч. Р. Мэтьюрина (1782–1824) «Мельмот-скиталец» (Melmothe the wanderer), 1820. Бальзак переосмыслил это, по выражению А. С. Пушкина, «гениальное произведение Матюрина», которое последний, как и Бальзак, читал во французском вольном переводе Ж. Коэна. У Мэтьюрина никто не поступился спасением души, поменявшись участью с Мельмотом. У Бальзака все вступившие в сделку Мельмотом, хотят вернуть свою душу. Лишь последний его герой не успел этого сделать, так как буквально «умер от любви».
Мельмот — расхожий образ в своем времени. Он представляет собой одно из возможных воплощений Люцифера, абсолютного зла. Европейцы начала XIX века были знакомы, прежде всего, с Мефистофелем Гете, но также и с Манфредом Байрона, и с Франкенштейном Мэри Шелли, а в России читающая публика плюс к тому знала также и Демона Лермонтова. Любопытно, что в заметках Ж. Де Сталь «О Германии», 1813 главным героем произведения «Фауст» назывался Мефистофель, что весьма логично вытекало из сравнения последнего с рядом таких героев как Мельмот, Манфред, Франкенштейн и Демон.
Писатель с головой ученого, Бальзак, истребляя в себе романтическое начало, штудирует современную философию и достижения естественных наук. В предисловии к «Человеческой комедии» он рассуждает о споре между Кювье и Жоффруа де Сент-Илером о «единстве строения», полагая, что можно по найденному клыку животного восстановить вымершую породу, вспоминает Лейбница, Бюффона, Нидема и Шарля Бонне, а также занимающих многие умы мистиков Сен-Мартена и Сведенборга. Его очень занимают теории Галля и Лафатера и он верит, что по строению черепа или чертам лица можно определить душевные свойства и социальный характер человека. Экспансивный, пытливый, энергичный он хотел бы все познать и понять. В круге его чтения гомеровский эпос, средневековые европейские авторы, многочисленные поэты эпохи Возрождения, потом классики и просветители, английские и французские, а также немецкие, английские и французские романтики. К отдельным авторам его тянет сходство темпераментов (Рабле, Бокаччио), другие его отталкивают (Монтень или Паскаль). Его влечет традиция, комическое, доброе, смех сквозь слезы (Шекспир, Сервантес).
Восхищаясь Мельмотом Чарльза Мэтьюрина и считая его равным Байрону и Гете, Бальзак тем не менее вступает с ним в полемику. Мельмот, — пишет он, — не встречает человека, который пожелал бы поменяться с искусителем. Мэтьюрин проявил здравый смысл, не приведя своего героя в Париж, но странно, что этот полудемон не догадался отправиться туда, где на одного отказавшегося от сделки пришлась бы тысяча согласных совершить ее. Таким образом, произведение ирландского автора имеет свои недочеты, хотя и замечательно в деталях. У Бальзака мы находим подлинный культ Мэтьюрина, он в немалой степени способствовал утверждению не только французской, но и общеевропейской славы ирландского писателя. Бальзак хорошо знал многие его произведения, но особенно восхищался его «Мельмотом-скитальцем» и испытал на себе его сильное и продолжительное влияние. Уже в юношеских произведениях Бальзака можно заметить это влияние. Прежде всего, в романе «Вековечный или Два Берингельда». И не только в ранний период, в самой «Человеческой комедии» мелькают имена Мэтьюрина и некоторых его героев, появляются образы, ситуации, детали, навеянные «Мельмотом».
Мэтьюрин для Бальзака являет собой то начало в литературе, которое ему изначально было знакомо не так близко, но он им очень интересовался. «Неистовая» литература и готический роман притягивают его, поскольку он очень озабочен «сбытом» своих произведений. Уклон в фантастику был и во французском романтизме, но в английском готическом романе он получил более выразительное решение, увлекающее широкого читателя начало. Анну Радклиф он противопоставляет «неистовым» романтикам (Жюль Жанэн, Петрюс Борель и др.), подчеркивая ее силу внушения и то «любопытство», которое вызывают ее произведения у читателя. Мэтьюрин непосредственно занимает его созданным им персонажем, которого Бальзаку так и хочется вообразить себе в Париже.
Капитализация Франции происходит позднее, чем в Англии, но непосредстенно на глазах у Бальзака, живописующего фантастическую силу денег. Топос «деньги» во Франции периода первоначального накопления частично совпадает с концептом «деньги» в России, существующем частично и по сю пору. Устойчивый национальный стереотип по отношению к деньгам и бизнесу (предпринимательству) в России был связан с нежадным к ним отношением и пониманием предпринимательства, как отсутствия досуга, то есть постоянного «недосуга», «занятости». На протяжении десятков лет излюбленной у критиков моделью «денег» было противопоставление чувств героев (героини, героя) Власти денег.71
«Стержни русской добродетели» (В. Набоков), В. Белинский, Г. Чернышевский, В. Добролюбов, делая свои «расклады» современной литературы неоднократно ссылались в том числе и на критику власти денег у Бальзака, наряду с Диккенсом или Теккереем. Бальзаковской топикой пользовались и «могильщики буржуазии» К. Маркс и Ф. Энгельс, признаваясь, что с помощью этого автора, они продумали вопрос о распределении прибавочной стоимости и снова задумались о «равенстве».
В фантастической повести «Мельмот» впрямую указывается, что после 1815 года принцип «честь» заменен принципом «деньги». «Есть такое место, пишет о бирже Бальзак, — где котируется ценность королей, где целые нации прикидываются на весах, где выносится приговор политическим системам, где правительства расцениваются по стоимости пятифранковой монеты, где идеи и верования переведены на цифры, где все дисконтируется, где сам бог берет взаймы и гарантией оставляет свои прибыли от поступивших душ, ибо у папы имеется там свой текущий счет. Если где покупать душу, то, конечно там»72. На финансовое преступление кассира, служащего у банкира Нусингена, отставного полковника, имеющего две тысячи четыреста франков пенсии, толкает желание абсолютно безбедной старости и удовлетворение тех потребностей, которые ему надоедают тотчас, как он их получает от Мельмота: наслаждение женщиной и наслаждение едой. Если кассир Кастанье продал свою душу за пятьсот тысяч франков, то биржевик Клапарон уступил свои права одному нотариусу за семьсот тысяч франков, тот же отдал их за сто тысяч экю торговцу скобяным товаром, а потом за двести тысяч франков
