конце 90-х появился прекрасный роман Эдуарда Геворкяна «Времена негодяев». Однако позже популярность постапокалипсиса начала спадать.
— Интерес стал угасать в 2012 году, когда читатели наигрались в «S.T.A.L.K.E.R.», начитались романов, напугались обещаниями конца света — в одном только 2012-м их напророчили три штуки, — говорит Юрий Гаврюченков, писатель и редактор издательства «Крылов». — Интерес тлел, но вспыхнул в связи с началом боевых действий на Украине. Когда знакомые по сетевой и реальной жизни люди начали воевать в знакомых местах, да ещё воспроизводить знакомые по постапокалиптическим боевикам ситуации, вовлечение в жанр вернулось.
Да, постапокалипсис иногда прорывается в реальную жизнь. Об этом говорит существование многочисленных групп «выживальщиков», вполне серьёзно готовящихся к глобальной катастрофе. Есть и другие примеры. В начале 2000-х в русском сегменте интернета получил известность автор, пишущий под псевдонимом Беркем аль Атоми («Никто атомный»). Катастрофа в его романах «Мародёр» и «Каратель» наступает из-за предательства элит, «продавших» Россию транснациональным структурам. Через некоторое время автор попытался инициировать общественное движение, опубликовав манифест, в котором призвал сторонников готовится к вторжению западных агрессоров. Знаком принадлежности к движению стал красный квадрат с цифрой на аватаре (картинке, символизирующей пользователя соцсетей), означающий готовность носителя умереть в борьбе с агрессией. Сейчас в Сети они встречаются нечасто, но еще несколько лент назад их было дестки тысяч. Впрочем, большинством «красноквадратников» это воспринимается как очередной флешмоб, щекочущий нервы. Щекочущий так же, как и описание мира после его конца.
— Нравятся именно те вещи, где кошмар только наступает, — всемирная разруха и бесперспективная, беспросветная деградация. Нравится людям, что ж поделать?! — говорил несколько лет назад российский фантаст Сергей Тармашев.
Однако сегодня, по крайней мере, в отечественной фантастике, наблюдается несколько иная тенденция. Мрачные нуарные декорации разрушения остались, но упор делается на восстановление.
— Сейчас происходит отход читательского интереса от ужасов катастрофы, к радости, созидательного труда по строительству на руинах, — говорит Юрий Гаврюченков. — Это укладывается в цикличную схему эсхатологии. Она состоит из семи стадий: пророчество в эпоху благоденствия, деградация общества, апокалипсис, армагеддон (кульминация катастрофы), постапокалипсис, апокатастасис (восстановление), постапокатастасис. Вот к апокатастасису, восстановлению цивилизации, зарождению счастливого нового мира на руинах старого, читатели сейчас и тянутся. Однако следует помнить, что за апокатастасисом следует постапокатастасис, эпоха благоденствия, когда новый мир построен и общество расцвело. Ещё не разнежилось, не пресытилось мирной жизнью и не деградировало, но уже потеряло страх. Тогда-то и следует ждать пророчества…
Главное в определении постапокалипсиса — приставка «пост». Не катастрофа и смерть, а жизнь и созидание после катастрофы. И в этом его позитивность, хотя на первый взгляд определение «позитив» для этого явления неуместно…
Говорят писатели
Конец света уже позади
Дмитрий Глуховский.
Жанр постапокалипсиса долгое время был очень популярным, и популярность его постоянно возрастала, но сейчас на смену этому тренду приходит новый. Людям становится интереснее писать и читать не о глобальных катастрофах и тяжёлом выживании после них, а о возрождении мирной жизни, восстановлении разрушенного. И я думаю, в ближайшие годы в тренде будут именно такие сюжеты.
Мода на тот или иной литературный жанр часто зависит от особенностей реальной жизни в стране и в мире, от политической ситуации. Если говорить о постъядерной фантастике, то всеобщая любовь к ней была связана с жизнью в России напрямую. В 90-е годы и в начале нулевых мы всё ещё переживали перестроечные события, осмысливали тот факт, что жизнь в стране крайне резко изменилась. И многие тогда чувствовали себя примерно так, как чувствуют персонажи постапокалиптических романов, лишившиеся своего привычного мира. В России тогда тоже, в определённом смысле, произошёл «апокалипсис» — рухнуло всё, к чему мы привыкли, разрушилась не только экономика, но и культура, идеология, традиции… Так что даже те, кто был рад этим изменениям и у кого была тогда обеспеченная жизнь, всё равно психологически переживали в то время «конец света» — конец прошлой жизни, конец всего, чему их учили, что они с детства считали правильным. И это отразилось на литературе тех лет. Многие люди чувствовали страх перед будущим — если один раз всё рухнуло, значит, может рухнуть ещё раз — и им хотелось читать о выживании в самом страшном будущем. К слову, это отражалось не только на литературной моде. Тогда и в остальном искусстве в тренде была эстетика распада, эстетика заброшенных пространств, разрушенных зданий…
Но последние полтора-два года психологическое состояние жителей России стало меняться. Политические события — наше противостояние с остальным миром, присоединение Крыма — пробудило в людях ностальгию по тем временам, когда Россия была мощной. У одних это проявляется, как ностальгия по СССР, у других — по Российской империи, третьи мечтают о будущем, когда наша страна станет великой космической державой. И это тоже нашло отражение в современной литературе. В моду вошли новые жанры — альтернативная история, когда «попаданцы» из нашего времени оказываются в прошлом и превращают Россию в процветающее богатое государство, и космическая фантастика в советских традициях, когда высокоразвитая в научном плане Россия осваивает другие планеты. Или просто фантастика о будущем, где наша страна или вообще вся Земля возрождаются после тяжёлых времён. Думаю, в ближайшие годы эти жанры, немного наивные и очень оптимистичные — будут набирать популярность, как в прошлое десятилетие её набирали постъядерные романы.
Опрос
Мы обратились к нескольким авторам, работающим в жанре постапокалипсиса, с просьбой ответить на вопрос: «Опасаетесь ли вы, что мир, который вы создаёте в ваших произведениях, воплотится в реальности? Насколько реален для вас созданный вами мир?»
Эдуард Геворкян:
— Что касается посткатастрофических картин мира, то они меня не пугают, поскольку в реальности они воплощаются в мягкой, ползучей форме. То есть нас не сразу бросают в кипяток, а медленно подогревают воду. А человек — существо с повышенными адаптивными способностями, так что привыкнем и к апокалипсису… Мир, созданный воображением, реален, скажем так, для людей с альтернативным устройством ума. Для любого вменяемого автора мир его фантазии не более чем модель, ужасная или прекрасная, в зависимости от предпочтений.
Андрей Круз:
— Ну вот как на подобный вопрос ответить развернуто?.. Нет, не опасаюсь. Мой мир полностью придуман. Другое дело, что события, происходящие в нем, обычно характерны для всех массовых катастроф.
Борис Громов:
— Что касается мира моего «Терского фронта» (постъядерный мир) — нет, не опасаюсь. Очень надеюсь, что у людей хватит разума не доводить какой бы то ни было конфликт до ядерных ударов друг по другу. Хотя, особенно последнее время, начинает казаться, что разум политических лидеров некоторых стран конкретно дает сбой…
