и для него, Паркера, все закончится.
Тут ему в голову пришла мысль, он сбросил на землю свой рюкзак, затем револьвер и топор:
– Оставайся здесь.
– Что? Зачем?
Паркер махнул рукой:
– Просто подожди меня, ладно? Я скоро вернусь.
– Куда ты намылился?
Паркер показал:
– Туда, наверх.
– Наверх? В каком смысле? Парк?
Паркер не ответил. Он уже карабкался на самое большое и самое старое дерево, которое смог найти, взбираясь по его ветвям, как по лестнице. Двадцать пять футов от земли, тридцать, пятьдесят – дерево безропотно выдерживало его немалый вес. Даже у самой верхушки ветки сосны были такие же толстые, как его собственные руки. Это дерево не подведет, Паркер был в этом уверен. Оно продержалось столетия, пережило бесчисленные бури и зимы. И уж точно выдержит вес взобравшегося на него человека.
Он карабкался, пока не увидел верхушки других деревьев. Впечатление было такое, будто лес тянется бесконечно. Это был зеленый океан, простирающийся до горизонта в каждую из сторон. У Паркера захватило дух. Он знал, насколько велики леса Пайн-Бэрренс, но одно дело видеть их на карте, и совсем другое – оказаться в самой середине. По правде сказать, какая-то часть его ожидала, что он сможет увидеть отсюда шоссе или океан, но вокруг не было ничего, кроме древесных крон, только невдалеке в маленьком просвете в лесу он углядел…
Ничего себе. Ничего себе.
– Ты это видишь? – взволнованно крикнул он.
– Разумеется, нет, – раздраженно отозвался Нэйт.
Ну и пожалуйста. Он, Паркер, скоро покажет ему это.
Ему не терпелось это сделать. Ведь теперь они стали так близки.
О боже… Это потрясающе.
* * *
На это ушла четверть бутылки 95-градусного «Эверклира» в качестве дезинфицирующего средства и почти все содержимое аптечки Джоша, но в конце концов они сумели остановить кровотечение из раны Хлои. Ники была впечатлена – Джош оказался на высоте. Выходит, он не зря три года был бойскаутом.
Пот по-прежнему тек и тек со лба Хлои, и он вытирал его подолом своей футболки, оставляя на ткани темные пятна.
– Просто будем надеяться, что он не проткнул какой-то важный орган, – пропыхтел Джош, плюхнувшись на сырую траву.
Ники уселась рядом с ним и уперлась усталыми ватными руками в землю за своей спиной, пристально глядя на Хлою. Та казалась такой маленькой, такой хрупкой. Как будто сильный ветер мог бы разметать ее, словно кучу листьев.
– Как ты думаешь, насколько это вообще вероятно? Ну, что она оклемается? – спросила Ники.
– Не знаю, – признался Джош. Он говорил так, будто у него онемел рот, медленно и осторожно. – Скорее всего, шансы невелики, и даже если нам повезло, она потеряла много крови. Да, я знаю, что состоял в скаутах всего три года, и, скорее всего, мне лучше заткнуться, не пускаясь в глупые рассуждения о моем отце-враче, но, насколько я понимаю, большая потеря крови – это хреново. Если мы сможем поставить ее на ноги к завтрашнему дню, возможно, у нее получится выбраться отсюда. Но, если честно, я не знаю.
Ники решила не обращать внимания на его жалкие паскудные выпады. Сейчас не стоит затевать ссору, это не пойдет на пользу ни ей, ни ему, как бы зла она ни была… на Джоша, на Адама, на Хлою, Паркера, Нэйта, на себя самое, на всё и вся. Ярость клокотала в ее сердце, перекатываясь, булькая и требуя выхода.
Знакомая ярость, пытающаяся вырваться наружу, причем контрпродуктивным способом.
Ее психотерапевт сказал, что гнев – это здоровое чувство, а ярость – нет и что если она упорно цепляется за эту ярость, которую испытывает столь часто, то ей необходимо научиться направлять ее в конструктивное русло. В этом здорово помогала легкая атлетика, ведь, когда она бегала, в ней все выгорало и ярости уже не оставалось места. Но в остальное время эти маленькие очаги огня внутри время от времени начинали разгораться. Поначалу они всегда бывали не столь значительными, возникали из-за мелких обид, но затем превращались в катастрофические пожары, которые она носила в себе, пока не доходила до точки. И тогда у нее не оставалось иного выбора, кроме как обратить свою ярость против кого-нибудь. Когда она обрушивала ярость на саму себя, это выглядело как депрессия, страх, отчаяние. А когда огонь выплескивался на кого-то еще, школьному психологу обычно приходилось вызывать в школу ее родителей, чтобы сообщить им очередную плохую новость.
Странное дело – до того момента, когда Адам пырнул Хлою, Ники удавалось делать вид, будто Джош не может пробудить в ней эту ее ярость. Это была глупая дурацкая фантазия, но это было ее заветным секретом с тех самых пор, как она впервые поцеловала его. Она притворялась перед самой собой, будто на свете все-таки существует человек, на которого она не станет злиться за то, что он просто человек со всеми своими слабостями и недостатками. Будто он почему-то оказался особенным, не таким, как все остальное население земли.
Сейчас это казалось ей глупым.
А Адам? То существо, которое она выволокла из пещеры, было им и в то же время не было. Адам никогда бы не причинил вреда Хлое. Не причинил бы, если бы находился в ясном сознании, если бы был самим собой. Этот искореженный парень, которого она вытащила на свет… он был болен, у него был сильный жар. Он был напуган, у него были галлюцинации. Им владел то ли ужас, то ли ярость, вот он и пырнул Хлою.
А теперь он исчез.
А ведь она сказала Хлое не трогать его. Она чуть ли не умоляла ее. И вот что из этого вышло.
От всех этих мыслей огненный шар внутри нее разгорелся снова, и Ники решила переключить внимание на что-то другое. Она подошла немного ближе к Джошу, пытаясь изобразить улыбку:
– Который час?
Посмотрев на свои часы, Джош вздохнул через нос и понурил голову:
– Не знаю. Они остановились.
– Как это остановились?
Джош снял старый «таймекс» со своего запястья и встряхнул его:
– Я хочу сказать, что часы больше не ходят, Ники. Они остановились в… в три пятьдесят три ночи. Они сломались, а я даже не заметил. Вот зараза.
– Разве в них нет батарейки?
– Конечно, есть.
– Она что, была старая?
Джош потер глаза:
– Нет, совсем новая. Я заменил ее в мастерской на прошлой неделе, потому что знал, что мы отправимся сюда. – Он швырнул часы в кусты.
У Ники совсем расходились нервы, и ей пришлось сложить руки на груди, чтобы удержаться от смеха, или крика, или от
