нарезали новых задач… всем, кроме меня.
Когда остальные разошлись, я спросил у начальника:
– Кость, а я?
– А тебя я жду через час в кабинете. Есть разговор.
Этот час я провел на кухне, попивая кофе. Коллеги время от времени приоткрывали дверь, заглядывали внутрь, но, заприметив меня, тут же спешили смыться. Я так понял, они боялись зайти на кухню, пока я был там. Я же не спешил уходить с кухни, ибо нефиг, работать надо, а не чаи гонять.
Наконец, на кухню заглянул Костя и позвал меня в кабинет.
– Не-а, Кость, давай тут посидим, попьем чего-нибудь, пообщаемся в неформальной обстановке.
– Не дури, разговор серьезный.
– Да ладно, никто и так не зайдет, пока я тут. Уже час с лишним любопытствующие засовывают свои головешки внутрь, водят жалом и, заприметив меня, бегут как от чумы. Ты разве про бойкот ничего не знаешь?
– Какой бойкот?
– А еще начальник называется. Не видишь, что у тебя под носом происходит.
– Макс, я тебе сказал: быстро в мой кабинет.
– А не то что?
– За шкирку потащу!
– Надо же, какой вояка грозный. Ладно, пойду, раз уж так просишь.
Стены кабинета были стеклянными. Прежнее начальство задёргивало жалюзи во время важных разговоров, типа чтоб никто не видел, что внутри происходит, но смотреть никто и не хотел. А подслушивать запросто. Костя вышел из низов и знал о чрезмерном любопытстве коллектива, и жалюзи не трогал, чтобы, в случае чего, у сплетников не было возможности подкрасться незаметно.
– Макс, твоей работой сильно недовольны.
– Кость, что за фигня?
– Макс! Дослушай!
– Костя! Давай ты мне сейчас лечить не будешь. Я знаю, что по мою душу приходили, что меня искали. Что все считают меня персоной нон грата и разве что вслед не кричат: «Покойник идет!» И если уж на то пошло, как моей работой могут быть недовольны ТАМ, – я показал пальцем наверх, – если ты – мой непосредственный начальник, и вся моя работа проходит через тебя. Тем более что еще до отпуска я был лучшим сотрудником отдела!
– Макс, все не так просто, – Костя откинулся в кресле, – тебя подозревают в воровстве и мошенничестве.
– Что?! Чего?! Ручек? Бумаги?
– А я знаю?! Мне сказали смотреть за тобой внимательно, докладывать о каждом твоём движении. Сказали, что у них есть косвенные доказательства того, что ты вор и мошенник, и они ждут подтверждения.
– О-о-окей, а зачем ты мне это рассказываешь?
– Чтобы ты был повнимательней и не делал того, что ты делаешь, по крайней мере, сейчас.
– Чего не делать? Ты хоть понимаешь, что за ахинею ты несёшь?
– Макс! Ты меня тоже пойми. Разоблачат тебя – попадёт и мне!
– В чем разоблачат?
– Можешь мне ничего не рассказывать. Даже наоборот, я очень прошу тебя ничего не рассказывать. Но! Не делай! Того! Что ты делал!
– Костя! Дорогой ты мой человек! С чего ты взял, что я что-либо делал?! И как ты себе это представляешь? Я пишу отчёты, составляю разные бумажки, которыми подтираются наверху, что могу делать в этой работе не так?
– Если руководство сказало, что есть основания, значит, они есть. Или ты думаешь, что они просто так мне на тебя указали? Обвинение в мошенничестве серьезная вещь. Это уголовка. Так что очень тебя прошу…
– Да понял я, понял! Не буду больше бумагу из сортира тырить! Зачем давить-то так.
– Это не шутки!
– Ты рехнулся, Костя. Вот, что я тебе скажу.
Выходя из кабинета, я спросил:
– Ты мне дашь какое-нибудь задание?
– Нет, для тебя ничего нет.
Эмоции во мне бушевали. Что за фигня такая? Мошенник? Какого черта! И все такие ангелочки, правильные все такие. Улыбались в лицо, в дружбе уверяли, за помощью бегали, а теперь!
Краем глаза заметил, как несколько коллег отправились на кухню. Меня они не заметили, и сначала на кухню засунула голову Маша, самая бойкая из их компашки, увидев, что меня нет, она открыла дверь нормально и вошла. Остальные за ней.
– Будет вам бойкот, – усмехнулся я про себя и, выждав пару минут, отправился следом за ними. Зашёл, как ни в чем не бывало достал кофе из шкафчика. С моим появлением разговор на кухне замер на полуслове. Пять пар глаз неотступно следили за мной. Интересно, о чем они сейчас думают?
Намешав себе кофе, сел за общий стол, улыбнулся всем по очереди и стал неторопливо попивать горячий напиток.
– Мы вообще-то тут кушаем! – возмутилась первой Маша, нарушив повисшее молчание.
– Да и я не посрать пришёл, – пожал плечами я, – что дальше?
– Ты нам мешаешь!
– А вы мне. Кухня общая, так что придётся мириться.
– Ты не понял? Ты нам мешаешь!
Я промолчал и, пялясь с глупой улыбкой на стену, продолжил пить мелкими глотками кофе.
– Пойдёмте, – демонстративно фыркнула Маша и, громыхнув стулом, встала. Обходя меня, она специально-случайно заехала локтем мне по голове. Я ожидал чего-то подобного и случайно-специально отклонился назад, прижав ее к стене металлической спинкой стула. Маша ойкнула то ли от неожиданности, то ли правда больно было.
– Ты что творишь?!
– Прости, пожалуйста, я не заметил, что ты там. Тут тесно.
– Ах, так! – тряхнула головой Маша и выбежала из кухни. Остальные потянулись за ней.
Появилась Маша уже через минуту, старательно выдавливая из себя слезы и размазывая косметику по пухлому личику, такому мерзкому, жабоподобному, как я понял теперь, посмотрев на нее под другим углом. За ней шел Юра.
– Пойдем выйдем! – эта фраза принадлежала Юре.
Я видел, как за юриной спиной Маша перестала типа-плакать и стала внимательно следить за происходящим.
– Не хочу, – с ленцой отозвался я, хотя внутри меня все клокотало и тряслось от злости и нервов.
– Я сказал, пойдем! – Юра уцепился за рукав моей рубашки так резво, что нитки затрещали.
– Юра. Ты хоть и говно, но бываешь же и хорошим человеком. Еще один такой выпад, и я звоню в полицию. И предупреждаю тебя: я записываю наш разговор на камеру.
– Это незаконно! – заверещала Маша из-за юриной спины.
– Ты подумай, Юра, эта сопля отреклась от меня, когда чуть жареным запахло. Ты думаешь, она будет носить тебе передачки в обезьянник?
– Сволочь! – сжав зубы, Юра вышел, хлопнув дверью.
Из-за картонных перегородок услышал, как Маша отчитывает Юру за «немужское поведение».
«А я ведь думал, что они хорошие люди», – усмехнулся про себя.
Следующие часы я провел на кухне. Мои «коллегушки» явно хотели жрать, но зайти никто так и не решился. Это было смешно и грустно. Через какое-то время мне стало скучно. Я прослонялся из угла в угол, пока не придумал новую пакость: достал из общего холодильника все старательно уложенные туда судочки и тормозочки и вывалил их содержимое в мусорку. Потом, подумав еще, отправил в мусорку и сами контейнеры. И еще подумав, увидев, что шов рукава рубашки немного разошёлся под влиянием Юры, смачно плюнул поверх всей инсталляции. Утомившись от трудов этих, я вышел с кухни покурить.
Когда я учил историю в школе, просто не мог поверить в некоторые вещи, творившиеся в средневековье. Я не мог понять, как люди получали удовольствие от сжигания на кострах себе подобных. Не мог представить, что должны чувствовать люди, забивающие невинных, а пусть даже и виновных, камнями посреди улицы. Мне казалось, что человек не такой. Но сейчас я видел все воочию перед собой. Тупую толпу, готовую наброситься на меня и разорвать. И был чертовски рад, что между мной и ими стоит многотысячелетнее развитие разума цивилизации и, в некотором роде, правоохранительные органы. Но радость эта была вялой, неуверенной, уж очень тонкой казалась грань разумного, защищающая меня от толпы.
Вы знаете, очень неприятно и грустно смотреть на людей, которые в общем порыве ополчились на тебя. Конечно, я сделал им гадость и поступил не по-взрослому, но это была ответная реакция, которая послужила катализатором их эмоций, спрятанных до поры в недрах черепной
