рядом стоит человек, который её не спас.
А может, я умерла? Просто Бог милосерд и мне кажется, что жизнь продолжается. А на самом деле нет, не продолжается. Наверное, эти несколько секунд меня берегут и показывают продолжение жизни. Чтобы я сильно не испугалась и не умерла второй раз.
– Да, ты бы меня не спас, – говорит она.
– Вон «Красин» ледокол, он бы тебя выловил, ему не впервой, – спутник указывает на героическое судно.
– Я бы сразу на дно пошла. Плавать не умею.
– Плавать не умеешь?
– Не умею.
– Не умеешь?!
– Нет.
– Серьёзно?! Ты не умеешь плавать?!
Мысленно она столкнула его в тёмные воды и спросила:
– А ты умеешь?
– Да, я морж.
* * *
Она всё ещё не была уверена в том, что она действительно на берегу. И увидела, как её тело опустилось на дно. А этот морж посмотрел на водную гладь, поднялся по лестнице, сел в машину и уехал.
Да, я уверена, что он бы не бросился меня спасать.
И, утонув, я подложила ему свинью. Ведь это абсолютно лишняя ситуация в его жизни. Которая тянет за собой неприятные вопросы: «Почему ты её не спас?! Почему ты уехал?! Почему не вызвал полицию?!». Ну, в принципе, нормальные вопросы. Нормальные неприятные вопросы.
А у него есть имидж. И эти вопросы абсолютно не в дугу. Поэтому он жмёт на газ изо всех сил: его тут не было. Не было. Мама подтвердит. Благо она живёт в соседнем доме. А у него нет привычки выключать свет. Свет в окнах горел? Горел. Он был дома. Никакой Невы в глаза не видел.
А где девушка?
Какая девушка?! Была ли девушка? Может, девушки и не было.
У этого моржа – совершенно замечательная жизнь. И она в ней могла бы стать вполне комфортным воспоминанием, где главным было бы отстранение: «Знаешь, у меня была знакомая… Она исчезла. Пропала без вести, да. Потом её нашли в Неве. Её забрал Петербург. Молодая, вся жизнь впереди…».
Какой пошляк.
С другой стороны, она выжила именно потому, что он не стал её спасать. Любое его движение в её сторону, скорее, столкнуло бы её в воду.
* * *
Другое дело – Артём. Нет, Артём бы тоже её не спас, но…
Сначала был бы окрик, вот этот, самый тупой: «Эй! – И тут бы по школьной привычке прозвучала её фамилия: – Стой! Ты куда?!».
Он бы точно её схватил. И это движение бы тут же сыграло: она бы начала падать в Неву, но уже схватившись за его руку.
То есть они падают вместе.
Мы падаем вместе.
Мы тонем. Мы погибаем вместе.
Не потому что мы друг друга любим.
А потому что мы два идиота.
Я не умею плавать, Артёма схватила судорога. Два тупых трупа.
Не надо было нам садиться за одну парту. Не надо было продолжать общение ни после школы, ни после института. Остались бы живы. Жили бы долго и счастливо.
В общем, они погибли. И, возможно, по прибытии в загробную жизнь прервали общение. До смерти друг другу надоели.
Но всё же ей было приятно думать, что он бы попытался её спасти. Даже с таким печальным финалом.
* * *
Потом она вспомнила другого своего знакомого. Назовём его Герман. Он похож на человека, у которого есть тайна. Такой странный, ироничный, весь из себя ребус – сиди разгадывай.
Однажды, когда на пляже пошёл дождь и все вокруг начали уходить, она бросила на него взгляд: мол, дождь, нам тоже надо идти, – а он ответил:
– Нет, не надо. У нас ведь арт-хаус.
Он любит этот тупой арт-хаус. И она тоже любит этот тупой арт-хаус. Весь фильм идёт дождь? Замечательно. Герои весь фильм молчат? Отлично. А в конце убивают друг друга? Прекрасно. Это их кино.
Они тоже любят играть в молчанку. Вернее, она играет, а он просто молчит. Но они друг друга не убивают. Повода нет. Редко видятся. И она ничего толком о нём не знает: сейчас он тут, а завтра – на другом континенте. Он птица.
Так вот. Она представила. Они молча спускаются к Неве. Ночь. И вот опять эта дурацкая скользкая ступенька. И снова выбор: Нева или жизнь.
Герман хватает её, берёт на руки. Спасена.
Но ещё не успела отойти от ужаса. Ей хочется ощутить гранит под ногами. Герман всё ещё держит её.
Пауза затягивается. Начинает моросить дождь. И она бросает взгляд, мол, дождь, отпусти меня, нам надо идти. В ответ он бросает свой взгляд: «Нет, не надо. У нас ведь арт-хаус».
– Герман, что ты делаешь?!
Этот вопрос прозвучал глупо, почти как «Эй! Ты куда?!».
Он опускал её в воду. Медленно. И, можно сказать, бережно.
Сначала в воду ушёл край её плаща, потом вся она оказалась в стихии.
Барахтается, пытается ухватиться за ту самую ступеньку.
Он тянет к ней руку. Она понимает, что он её всё-таки вытащит. Потом она его убьёт, выбросит за борт, сожжёт, но сейчас он её вытащит. Он прикасается рукой к её голове и резко опускает вниз.
Намочил рукав.
Пустота под рукой образовалась довольно быстро.
Герман присел на ступеньку. Посмотрел на ледокол «Красин». Затем отвёл глаза в другую сторону, туда, вдаль, откуда когда-то отплывал Философский пароход.
Он думал о чём-то. Потом превратился в голубя.
Расправил крылья, улетел.
* * *
Представила она на месте этого голубя и своего знакомого фотографа.
Фотограф в неё влюблён (он во всех влюблён). Она в него – нет. У фотографа – жена, дети и муз несчитанное количество. У неё – голубь Герман. Фотограф говорит:
– Ну он же голубь! Птица!
– Ну и что? – отвечает она. – А у тебя жена и дети.
– Ну и что? – отвечает он. – Они хотя бы люди.
– Он птица, он любит свободу.
– А я – тебя, – перебивает фотограф.
В этот момент она снова поскальзывается на этой пресловутой ступеньке. Четвёртый раз – в одну и ту же реку.
– Эй, стой! Ты куда?! – кричит он, доставая фотоаппарат.
Она плывёт. Научилась. Плывёт брассом. И кролем. И баттерфляем. Она свободна. Счастлива. Но очень холодно. Она умрёт от воспаления легких. Зато фотографии будут очень, очень красивыми.
* * *
Она вспомнила и Бориса. И удивилась тому, как много у неё, оказывается, знакомых. И как они бесполезны в чрезвычайной ситуации.
А у Бориса, точнее, Борислава, ещё и много имён. Чтобы объяснить этот момент, обычно все говорят, что он язычник. Типа
