древний русич. Однако ко всему прочему он принял обряд крещения в Индии. И одно из его имён – Арджун.
А сама цепочка имён длинная, все и не вспомнить. Говорят, что родился он Артёмом, потом стал Алтаем, потом Лютозаром. И вот наконец пришёл к Борису. Сам он объясняет так:
– Борис – это потому что «борей». Я – ветер.
Ну почему, в конце концов, нет.
Если есть голубь, значит, должен быть и ветер.
Короче, она уже барахтается в воде. Борис затягивает молитву. Древняя молитва, древний танец… И ещё костёр. Да, он разводит костёр.
– Что ты делаешь?! – кричит она.
– Я спасаю твою душу, – отвечает Борис, возводя руки к небу. – Боги даруют тебе новую жизнь, вода – твой новый дом!..
Обнаружив у себя плавники и хвост, она поняла, о чём он.
Всегда мечтала быть рыбой.
Пожалуй, на этом я и остановлюсь.
Новая жизнь. Незачем тянуть за собой воспоминания.
Слово рыбака
Жил-был рыбак.
И ловил он рыбу без удочки.
Да и зачем ему удочка, если рыба и так ловится? Плывёт прямо к нему в руки.
Рыбак ловил на слово. Подходит к реке и говорит:
– Ты моя любовь.
И «любовь» тут же выплывает из воды.
Все рыбы без исключения клевали на это слово.
Вообще это запрещённый способ ловли. После этих слов и плотва, и щука, и толстолобик головы теряют. Рыбы – что с них взять.
Нерка лежит в ведре – и думает о том, какие все дуры: не знают они, кто на самом деле любовь рыбака.
Хариус из соседнего ведра глядит на малахольную Нерку – и жалеет её. Хариус – аристократ. Крылатый, хищный. Чёрный изумруд глаз сверкает на солнце, всё знает эта рыба и про рыбака, и про любовь, и вообще он женат.
Да, у каждого порядочного рыбака должна быть жена рыбака.
Жена. Вот уж кто бы мог вспороть животы всем чешуйчатым и зажарить их. Но она не готовила.
Сидит, бывало, рыбак на берегу и поёт. Это была красивая песня. А рыбы рты открыли и слушают. Откровенная минута называется: рыбак личным делится. Доверяет, значит.
Все рыбы гордились этой душевной близостью, слушали тайны рыбака и дружно вздрагивали в едином рыбьем эпилептическом припадке.
Но песня заканчивалась. И он отпускал всех рыб обратно в реку.
А на следующий день приходил вновь. И снова ловил. И снова отпускал.
А рыбы уже и вовсе не могли жить без его слов.
– Ты моя любовь, – повторял рыбак.
Каждая рыба смотрела на него – и чувствовала, как белый плавательный пузырь-душа переполняется кислородом.
Рыбам, оказывается, необходим кислород. Для лёгкости плавания. Но главное: внутри у них был не просто кислород, а слова рыбака, его тайны.
И вот спрашивается: а зачем рыбам столько знаний?
Пузырь-душа тянет рыб наверх, они больше не хотят на глубину. Рыб манит жизнь. Они в ней теперь кое-что понимают. И уж куда больше тех, кто эту самую жизнь живёт.
В общем, рыбы начали мутировать: стали задавать вопросы, устраивать сцены и петь свои песни. Собственного сочинения. Нужно было как-то избывать слово, данное им рыбаком.
Песня Нерки была нервной, кровоточащей. У Хариуса были серебряные слова: они мерцали в чёрной воде. Карась пошёл верлибром. Стая корюшек вскладчину писала поэму.
Рыбам казалось, что из воды их вынимает – Бог. И стихи их были, конечно, о нём. И каждая рыба пыталась сообщить, что именно она – любовь рыбака.
Но слова их, печальные и прекрасные, были прозрачны, неразличимы. Таланты морской братии были невидимы для человечества.
Но рыбы продолжали слагать стихи, однако это было уже похоже на соревнование: кто дальше прыгнет. Вода в реке кипела. Шёл литературный процесс.
Вода, водоросли, ил, элодея переплетали каждое слово.
Ходила даже легенда, что некоторые рыбы очеловечивались – и уходили жить на сушу. Меняли точку локации и угол зрения.
Но тут уже – никаких подробностей. На родину они не возвращались. Немая эмиграция. И кто-то решал, что они слишком несчастны, чтобы вернуться обратно (хоть на день) и всё рассказать. А кто-то думал, что невозвращенцы слишком счастливы и в пересказе своего счастья не нуждаются. Может, и так.
Но были в море и нормальные рыбы. Они просто жили. По-своему, по-рыбьему.
Откладывали потомство и умирали. Становясь кормом – для молоди, азотом – для растений, историей – для рыбаков.
…Воет дремучий ветер, волны бросает под два метра. Одним махом кобальт синий мешает небо и воду.
– Ты моя любовь, – говорит рыбак морю.
Море волнуется.
«Красные виноградники в Арле»
Ладно, хватит, на этот раз пройду мимо. Нам в разные стороны.
У меня тяжёлые сумки и мысли. Неотложные дела. И вообще.
Он ведь как-то жил без меня. Ходил по улице, через дорогу, по лестнице, открывал двери…
Всё, прошла мимо. Сделала вид, что я его не вижу.
Хотя ему всё равно. Он тоже меня не видит.
Остановилась. Стою, свернув шею. Веду его по улице взглядом. Контролирую процесс. Вот он успешно прошёл мимо лужи, ага. Не споткнулся о бутылку, хорошо. Ну, вот сейчас его кто-то подхватит. Народ скопился у светофора. У кого-то из них должна быть совесть. Подожду.
Красный. Жёлтый… Зелёный.
Вот сволочи. Они тоже его не видят.
Более того: они осторожно обходят его. Обтекают, как вода камень.
Он спрашивает пустоту:
– Уже можно идти?
– Да, – беру его под руку.
– Спасибо.
Перешли дорогу. Он снова благодарит, как бы прощаясь, отпуская меня в невидимый мир. Но нет. Я слишком хорошо с собой знакома. Если я его отпущу – буду мучиться. А я не хочу мучиться. Я жалею себя.
Мне легче довести его до метро сейчас, чем всю жизнь мысленно преодолевать этот незамысловатый маршрут. Каждодневно искать его в толпе, не находить и думать: «Что-то случилось… Я виновата: надо было довести его тогда. А если он упал?! А если…»
– Не беспокойтесь, я сам, – говорит он.
– Нам по дороге.
– Спасибо.
– Вы Владимир, да?
– Да, откуда вы знаете?
– Мы с вами уже ходили.
Он держит путь с работы домой. Он редактор в издательстве для слепых на Васильевском острове. А я живу близ этого издательства.
Ещё там работают Белла Григорьевна, Анна, Елена, Александр… Они не видят этот мир. Они про него читают.
Кто-то из них рассказал, что шрифт Брайля сначала выбивается машиной на железных листах-пластинах, а потом, если
