сединой.
— Ладно, — говорю. — Возьмемся с другого конца.
Обрадовалась.
— Правильно! Давайте, Сергей Саныч, допросим кладовщика. Уточним приметы Антиповой и объявим розыск.
— Всесоюзный?
— А что? Можно и всесоюзный!
Глянул я на нее и думаю: интересно, был ли я в свои двадцать три года таким же вот восторженным и решительным? Пожалуй, был. Даже похлеще коленца выкидывал. Возраст. Сейчас, думаю, ни в коем случае нельзя мне с Марией Федоровной переходить на официальный язык. Совсем разобидится. Надо как-нибудь поделикатнее. А как?
— Ладно, — говорю. — Кладовщика мы допросим. Только не сегодня. Вы и будете допрашивать.
— А что сегодня будем делать?
— Сидеть. Сидеть и снова читать наши бумажки.
Надо заметить, что с утра, на свежую голову, пришла мне одна любопытная идейка насчет этих документов. Подумалось мне, что не все я еще из них выжал до конца и что при таком положении дела допрашивать кладовщика или начальников его не имеет смысл. К чему раньше времени настораживать расхитителя?
Достал я тощую нашу папочку, вручил Марии Федоровне лупу и говорю:
— Сегодня мне без вашей помощи не обойтись. Зрение у меня слабое, а у вас глаза молодые, так что, надеюсь, выручите старика.
Раскрыл папку и подсовываю ей фальшивую доверенность.
— Посмотрите на печать и выскажите ваше мнение.
Закурил и жду. Минут двадцать смотрела. Нахохлилась, серьезная такая.
— По-моему, — говорит, — печать настоящая. Видите, какие четкие литеры? Явно не кустарного производства. И не копия. Что-то я не заметила следов перевода...
— Ну, а дальше?
— Все!
И тут же испугалась.
— Я ошиблась?
— Нет, — говорю, — не ошиблись. Печать и штамп настоящие. Все совпадает с контрольным оттиском: и общее расположение текста и форма знаков. Кроме семерки. Сдается мне, что при изготовлении этой фальшивой доверенности использовалась подлинная печать, только номер на ней заклеивался, а семерка потом подставлялась другим клише. Как думаете?
— Ой, верно! Я как раз это тоже заметила, но не успела сказать.
Хорошо, думаю, что поладили.
— Ну что ж, — говорю, — очень рад, что наши мнения совпадают. Давайте теперь сопоставим все, что знаем.
А знали мы к этому моменту не так уж мало. В частности, о самом преступнике. Он сам о себе рассказал, что надо, и довольно громким голосом.
Человек, которого мы искали, во-первых, был знаком с порядком оформления документов в тресте, во-вторых, имел представление, кем подписываются эти документы и даже чем — чернилами или карандашом, в-третьих, знал нумерацию и места расположения гостиниц и, наконец, знал нумерацию нарядов.
Доложил я Марии Федоровне свои соображения и спрашиваю:
— Ну-с, где же мы его будем искать?
Наморщила лоб, покашляла и говорит:
— В тресте.
— Да, можно, разумеется, поискать и в тресте. Но не лучше ли — в гостиницах? Печать-то все-таки гостиничная... А теперь одевайтесь.
— Зачем?
— Поедем, — говорю. — В трест. Если, конечно, хотите.
Лишние слова! Я и докончить не успел, а Мария Федоровна уже снимает с вешалки пыльник, накидывает косынку и, будто между прочим, достает из шкафа следственный чемодан.
— Едем!
И вид — самый что ни на есть решительный. Даже грозный. Сразу можно понять — собрался человек на опасную операцию. Все честь по чести. Брови нахмурены, плечи прямые, в следственном чемодане целая походная лаборатория: рулетка, гипс, фотоаппарат и другие столь же нужные в данном случае предметы.
Хотел было я сказать ей, чтобы оставила чемодан (ехали-то мы в бухгалтерию, а не на место убийства), но промолчал. Не стал разочаровывать.
4
По дороге Мария Федоровна не утерпела, спрашивает:
— Кого будем искать? Антипову?
— Не кого, а что, — говорю. — Антипову пока отложим. По нашим приметам в Москве ее сейчас не найдешь. Отыщем с течением времени. А сейчас установим...
— Следы? Точные приметы?
— В некотором роде — да. Приметы документов. Должны мы с вами, Мария Федоровна, обнаружить такие наряды и такие доверенности, где есть характерная грамматическая ошибка.
Излагаю ей все это и вижу, как портится у нее настроение. Я для нее вроде того почтальона, что является в день рождения с телеграммой о болезни любимой бабушки.
И все бы ничего, да вот чемодан! Как посмотрит она на него, так выражение лица у нее становится кислое прекислое... Надо было все-таки сказать, чтобы не брала...
Приехали. Представились управляющему трестом. Объяснил я ему, что от него требуется, выслушал положенные в таких случаях уверения, что происшествие с подделанной накладной — досадное исключение из правил, нехарактерное для работы треста в целом и его, управляющего, в частности, и был вместе с Марией Федоровной препровожден в бухгалтерию, где управляющий, как мы и договорились, представил нас в качестве ревизоров Министерства финансов.
Народ в бухгалтерии — не любопытствующий. Из министерства так из министерства — мало ли ходит контролеров? Усадили нас в маленькой комнатке, где стояли рахитичный столик и два стула, принесли все, что нужно, и оставили в покое.
А принесли — немало. Даже много. Слишком много. Папок этак, чтоб не соврать, около сотни. При взгляде на них почувствовал я себя как-то не очень хорошо. Но бодрюсь.
— Разберемся, — говорю.
Мария Федоровна побледнела немного, но тоже держится.
— О чем речь. Раз надо — разберемся...
Уселись. За окном напропалую роскошествует золотая осень, а мы с Марией Федоровной листаем бумаженции и чихаем от канцелярской пыли. Не образно говоря, а вполне натурально чихаем. А параллельно с чиханием претворяем в жизнь мою утреннюю идею — найти доверенности и наряды с характерной ошибкой в прилагательном к слову «одеяла». Наряды, где было бы написано «пикейние», а не «пикейные».
О том, что за веселенькая работа нам предстояла, можно судить по такому факту: трест объединяет десятка полтора гостиниц и из каждой чуть ли не ежедневно поступают наряды на что угодно: на лампы, ковры, обойные гвозди, сапожные щетки, гардины тюлевые, гардины бархатные, гардины с набивкой и без оной, на болванки для ключей — одним словом, на целый универсальный магазин и еще мелко-оптовую базу впридачу. Отыскать в этой коллекции наименований нужные нам «пикейние» одеяла было так же просто, как, например, стать поэтом за двадцать уроков по системе Шенгели. Говорят, что кое-кто становится. И даже печатается. Не знаю. Все может быть.
Пролистал я первую папку. Отложил в сторону, закрыл глаза, а перед ними прыгают оранжевого цвета строчки, написанные
