палате. Потом – постепенно – общение с другими пациентами наладилось, появилась возможность читать книги (в надзорной это запрещено). Увы – как и дома – не всегда было на то желание… Записывал на клочках бумаги свои мысли и наблюдения за жизнью тринадцатого отделения тайком, потому что пользоваться авторучкой больным не разрешалось, а то, не ровен час, маляву кто на волю отпишет или воззвание какое, экстремистский призыв или стихи провокационные: психи – люди опасные! А вот стишки графоманские в местную стенгазету кропать – пожалуйста, на радость главврачу и для отчетности.
А так, если не считать обеда-завтрака-ужина, просиживания в сортире за бесконечными перекурами – чем можно бы заняться? На что свой досуг истратить? Досуг? Нужно ли здесь использовать это слово? Мы ведь и так никогда ничем толковым не заняты. Болтаем, курим, шляемся по коридору, травим бородатые анекдоты… Сидим, жрем в столовке всякое дерьмо, пьем чифир – в общем, «срываем цветы удовольствия». А Дима Клыков даже сочинил стихи, посвященные родному городу – Северной Венеции. Вообще, досуга у нас много – хоть жопой жуй. Иногда лишь только помоем палату, коридор, сходим на пищеблок за обедом-завтраком-ужином – и снова досуг! Это ли не рай, Царствие Небесное?!
Полный покой, вечное ничегонеделанье…
Как будто вчера, всплывает перед моими недоверчивыми глазами смутное видение тогдашнего гнилого бытия, сансары ебучей… Совсем не то будет на воле спустя десяток лет, но Адонис тогда и помыслить не мог, что так будет. Проникаю взглядом сквозь патину времени… Читаю угрюмым, вновь настороженным взглядом ветхую книгу прошлого.
Чтение? Почти никто из нас не читает. Если и читают, то по большей части макулатуру. На тумбочке лежит газетка, газетенка с интригующе дешевым названием «Мир криминала». Адонис протянул руку, взял; просмотрел жирно набранные заголовки, пробежал статейку про маньяков и педофилов. Название тоже крайне интригующее: «Калина на маньяке»: да-а-а, от такой прессы и вправду свихнешься. Самое место этой газете – органу печати – во чреве нашей дурки…
Да если и читают, то убогую криминальную беллетристику; разгадывают головоломки, будто и так у них репа целая.
Не все, впрочем. Вон там – на койке в углу палаты – любители шахмат с увлечением разыгрывают свои гамбиты и дебюты.
А еще многие пациенты любят смотреть футбол, собираясь по вечерам в столовой у небольшого, с выпуклым экраном (тогда еще были такие) телевизора. Азартно болеют; каждый гол приветствуется громкими выкриками.
Михалыч и прочее старичье обсуждают музыкальные пристрастия прошедшей молодости: Элис Купер, АЦ/ДЦ, «Девка Железная», Лемми, хард-рок, хэви-метал.
Конечно, не все пациенты тяготятся пребыванием в этой богадельне. Некоторым здесь даже нравится.
«Мы здесь лежим, отдыхаем, нас кормят-поят бесплатно, а пенсия по инвалидности копится», – рассуждают пациенты. Но жизнь сломанных человечков тоже не стоит на месте, она расходуется впустую: пока сломанные здесь отдыхают (как страшно перетрудились они на воле!) – жизнь их проходит мимо…
Ну а так, сказать в общем: больница – царство монотонности. Каждый день похож на предыдущий. Чем себя занять? Два чудика из соседней палаты, Труляля и Траляля – наркоманы со стажем, оба с одинаковыми полукруглыми вмятинами на черепе – придумали себе развлечение: ◼◼◼◼◼◼◼◼◼◼◼◼◼◼◼ время от времени. Как так? Открыто, спокойно? Разве в больнице разрешена ◼◼◼◼◼◼◼◼◼◼◼◼◼◼◼◼◼? Мы не в Штатах и не в Голландии…
Да нет, конечно. Просто вытряхивали табак из беломорины, также из обычной сигареты, перемешивали, а потом начиняли получившейся смесью пустую гильзу от «Беломорканала». Вернее, лишь один чудила священнодействовал, второй по мере сил-способностей поддерживал разговор, чтоб дружку не скучно было. Весь этот процесс у них назывался «разобрать-собрать», и получившийся ◼◼◼◼◼ именовали «кабановским». (Мне так и не удалось выяснить этимологию этого слова.) Ну и потом, забившись в угол сортира, приватно – на двоих – курили. Что давало им это? Мечты о воле? Воспоминание широкезной юности? Пёс знает…
Невесело это все; тоску наводит, бро… И у меня, и у других – рассеянное внимание; краткие приступы не приводящей ни к чему спорадической активности… Что было, что есть и что будет в нас, с нами, без нас: в дальнейшем… Наркотики, алкоголь, пустая болтовня, досужие философствования – сколько людей без всякой цели, смысла кружат по своим жизненным орбитам!
Хотя… Иных и на творчество временами пробивает: сочиняют материалы в местную стенгазету: невнятное месиво из беззубой прозы, плачевно-любительских рисунков-иллюстраций и бездарных стишат.
А так мы живем от перекура до перекура, от обеда до ужина, от ужина до отбоя. Все наше мыслительное пространство умещается в коротком – но неимоверно длинном – сорокапятиминутном отрезке между двумя выкуренными сигаретами… И каждый следующий день как две капли воды похож на предыдущий…
И если утром первые полчаса по пробуждении Адонис обычно пребывал в полукоматозном состоянии, то к вечеру настроение портилось, силы воли не хватало ни на что, ползучая лень втекала в душу…
В туалете продолжается ничего не значащий разговор о достоинствах и недостатках различных марок табака.
А мы сидим в палате, мусолим, пережевываем старинные байки и анекдоты, бездумно и бесцельно растрачивая этот вечер…
«Пустыня растет. Горе тем, кто носит в себе пустыню!» – сказал бы, наверное, Ницше…
Обед
Так, обед – пришло время. Весьма значимое событие – оно разделяет больничные сутки надвое. Кстати, по воскресеньям наше меню становится разнообразнее: подается костлявая мумия курицы, умершей своей смертью, с суховатым пюре. Четверг – рыбный день. И так мы, петербургские робинзоны острова монотонности, получаем дополнительную возможность вести счет времени. В остальном – все то же дерьмо, товарищ…
К обеду помимо супа – жидкого варева комбинированного состава – подаются синтетические сосиски в оболочке цвета ошпаренной кожи либо совершенно безвкусные фрикадельки из мяса непонятного происхождения. Бывают иногда волокнистые котлеты или рыба. К этой гастрономической роскоши положен гарнир: водянистая лапша, безвкусная, как дешевые консервированные шампиньоны из гипермаркета, или словно специально высушенная гречка, или прогорклая каша.
Иногда – время от времени – администрация больницы балует нас – улучшает пищевой рацион: то банан выдадут к обеду, то апельсин или яблоко – к ужину.
Пациенты едят всегда под аккомпанемент телевизора – видимо, чтобы смягчить негативный эффект, производимый помещением для приема пищи.
Стены с облупленной, потрескавшейся краской цвета светлых фекалий; на стенах развешаны живописные произведения: большие куски покоробленного, загибающегося к углам ребристого коробочного картона, без подрамников, рам и остекления; держатся кое-как на узловатых полипропиленовых веревках. Тематика (кстати, одно из излюбленных слов в диалогах пациентов) произведений – шизоидные, кричаще-яркие, неумелые малевания явно нездоровых психически художников – безумных наркоманов…
Убожество столовой хоть как-то скрашивают (помимо старых, потемневших фотообоев) картины
