И всегда чувствую: когда ему хорошо, а когда у него такая ломка, что готов в собственную руку впиться.
Как всегда неожиданно, к глазам подступили слёзы. Гормончики. Пубертатный период, туды его в качель.
Не хватало ещё, чтобы Сашхен заметил.
— Ничего мне не нужно, — тщательно следя, чтобы голос не дрогнул, я отвернулась. — Пошли, Рамзес. Скоро Ави проснётся. Опять надуется, если нас дома не лежит.
Гордо задрав подбородок и стараясь не смотреть на Сашхена, я пошла к дороге. Далековато до дома, пешком-то. Но ничего, пробежимся. Дядя Гоплит сказал, что Рамзес слишком «загруженный». Это он так деликатно намекнул, что он толстый, как колобок, но кто я такая, чтобы запрещать собачке хорошо кушать?
— А салон? — собачка по своему обыкновению упёрлась, как молодой баран.
Я закусила губу. А ведь мы почти ушли…
И Сашхен просто НЕ МОГ заметь предательских слезинок, честно-честно.
— Да ведь ты нёс её каких-то пару минут, — я повернулась к псу и умоляюще посмотрела ему в глаза. — От тебя и не пахнет ничем, кроме противоблошиных капель…
Упс. Это я зря сказала. Язык мой — враг мой.
Ну кто просил упоминать этих чёртовых блох? Рамзес подхватил их на той неделе, когда мы в одном из подвалов охотились на Чебурынду. Сразу и не заметил, а когда стал чухмариться — так расстроился, словно его за отправлением надобностей застукали, в городском саду…
Заставил меня купить эти самые капли на холку, и клятву дать, что язык отсохнет, если проболтаюсь о блохах.
Проболталась.
Теперь он ТОЧНО не зайдёт в дом, пока не искупается в семи водах, восьми киселях и в розовой воде впридачу.
По-моему, Рамзес тайно влюблён в Ави — то есть, Аврору Францевну, мою приёмную мамочку.
Ничего личного. Но когда Я прошу его понести немножко Тварь на спине — торгуется, как узбек на рынке. А стоит Ави попросить принести её сигареты — кидается так, что только ковёр из-под лап летит.
Несправедливо, а?..
— Идём, Горе моё, — всё так же небрежно держа Тварь, Сашхен положил руку мне на плечо и повернул в сторону двора. Там, небрежно прислонившись к поребрику, высился Хам, чёрный, как Обелиск, и такой же загадочный. — Отвезём тварь к Чародею. Пускай запустит в неё свои электроды…
— Ура.
Стараясь, чтобы в голос не прорвалось слишком много счастья, я припустила к Хаму.
То, что Сашхен согласился, означает, что он не будет ругать меня за охоту. И Алексу не сдаст — хотя это и так очевидно, с Алекса взятки гладки. Скажет: сами виноваты, штабс-капитан, распустили личный состав… Так что, Алексу Сашхен по-любому ничего не скажет. И тварь по этой же причине отдаст Чародею, а не отнесёт в крематорий: у дяди Славы и учёт и запись, а Чародей действует анонимно.
Но самое главное: он не будет меня ругать.
Не люблю я этого. Сразу такое чувство, что мне опять восемь, и что все вокруг большие, одна я, как дура, маленькая…
Эх, жалко Мишка не дожил до нынешних времён. Наверняка он бы согласился стать моим напарником! Мы бы вместе гасили Тварей, и прикрывали друг другу спину, как настоящие друзья.
Как всегда, при воспоминании о Мишке стало грустно.
Моя вина. Мой крест. Никогда себе не прощу…
— Что пригорюнилась, Марья-краса?
Хлопнув дверью багажника, где упокоилась Тварь, и подсадив на высокую ступеньку Рамзеса, Сашхен устроился на водительском месте. А потом испытующе посмотрел на меня.
— Сам ты… Королевич Елисей.
В глубине души я млела, когда Сашхен обращался ко мне вот так, запросто, давал милые прозвища и вообще был милым.
Но никогда-никогда никому-никому в жизни в этом не признаюсь.
— Ладно, так зачем тебе всё-таки деньги?
Он тронул Хам, и тот послушно, как дрессированный рысак, оторвался от обочины и покатил к выезду из арки.
— Рамзеса в парикмахерскую отвести.
— А если серьёзно? — вот прицепился, фиг отлепишь… — Тебе же мама даёт достаточно. Насколько я знаю, Аврора вообще не считает, сколько ты берёшь.
— Да, но на карточке-то лимит.
— Резонно.
Мы помолчали.
Я пыталась устроиться так, чтобы обрез не давил в ребро, но ничего не получалось: какой бы он ни был короткий, я всё ещё была мелкой, и до размеров Шварца, чтобы держать винчестер одной рукой, дорасту не скоро…
— Что ты вошкаешься? — раздраженно вопросил Сашхен, и так крутанул руль, что мой обрез со стуком вывалился на пол.
Упс… Теперь он сразу поймёт, на что я потратила все деньги.
— Между прочим, я полгода копила, — предвосхищая вопрос, сказала я.
— На котлетах экономила, — наябедничал Рамзес.
Это его личная обида: котлеты всегда шли на благотворительные цели, то есть, в его ненасытную утробу…
Сашхен молчал. Напряжение в салоне копилось, как пар под крышкой чайника, и я не выдержала.
— А ты попробуй с моим весом мечом махать. Или шпагой — как советует Алекс. А какая, в задницу, шпага, если у Тварей шкура, как дублёная резина, об неё любое оружие ломается, как спичка. А с обрезом я хотя бы могу держаться на расстоянии…
— Да я что?.. Я ничего, — Сашхен вновь так крутанул руль, что стало ясно: он очень даже «чего». Просто в ПОЛНОМ шоке. — Я что хочу сказать: нахрена ты к дилерам попёрлась? Обрез самопальный, как он тебе ещё пальцы не отстрелил, вместе с головой?.. Вечером сходим в наш арсенал. Я сам тебе что-нибудь подберу. Заодно потренируешься.
Глава 2
Было уже совсем светло, когда я наконец добрался до клуба.
За стойкой хозяйничала Антигона. Я слегка стушевался, замедлил шаг…
Но она меня уже видела, поэтому пришлось расправить плечи, втянуть живот и проследовать к стойке пружинистой походкой настоящего гусара.
Антигона молча выставила на стойку серебряный термос, рядом разместила стакан с водкой, лимон и солонку. Всё, как всегда. На Западном фронте без перемен.
Усевшись на табурет, первым делом я свинтил крышку с термоса.
Когда первая, тягуче-пряная тёмная капля попала на язык, тело охватила непроизвольная дрожь. Внутренне сжавшись, я переждал судорогу и продолжил глотать. Зажмурившись, не обращая внимания на усиливающееся жжение в губах и подбородке — там, где кожи касалось серебро…
