уже бородаты, а поступь по-мужски тяжела. В свои молодые годы Герасим был темноволосым, разноглазым, смуглым от степных работ под солнцем, он даже не представлял, как через тридцать лет будет по себе такому скучать.
Молодой Герасим добр и глуповат – обыкновенный молодой пес. Жил он в комнатушке, которую через десять лет выкупит вместе с квартирой, носил еще новую кожаную куртку – то немногое богатство, доступное ему на заре карьеры коллектора – и курил, курил, много курил, не веря ни в одну болезнь легких. Славное время! Никакой лживый Минздрав не запрещал смолить аж до самой горечи табачных листьев во рту. Вэл знал, что никто лучше Герасима не крутил косяки, позволяя ему смачивать слюной бумагу, он брал их без брезгливости. Потому что от брата отравы не ждал. Он покорно вкладывал ему сигарету в руки и поджигал небольшой фитиль, наблюдая за первым дымным вздохом.
Но они бы не узнали друг друга, встретившись спустя много лет в других городах в других жизнях.
– Ужасно выглядишь, – говорит Герасим.
Ложь! Вэл – в дорогом кашемировом пальто (Герасим к такой ткани даже никогда не прикасался) и в кожаных ботинках на шнуровке. Поджарый, крепкий, сильный; под его одеждой собачий жар пропитывает теплотой слои ткани. Поседел, больше не красится в рыжий для имиджа. И запах… этот запах! Стерильный, мыльный, больничный. Ни грязи, ни пота уловить не получается, ведь Вэл себя вычистил донельзя. Взгляд у него тяжелее прошлого и глаза совершенно чужие. Злобы как таковой нет. Герасим знает – он сам получит сегодня долгожданное вознаграждение за все свои незаслуженные шрамы.
– Кто бы говорил, – презрительно щурится Зильберман, явно не испытывая никакого удовольствия от их встречи. Он молчит о Герасиме перед всеми и в каждом разговоре избегает упоминать Вэла– никто никогда не услышит его собственную версию их истории. Теперь у него новые «братаны», и ему нравится делать вид, что ранее не он растоптал их общее дело, надеясь уничтожить дружбу ради денег. – Давай по делу.
– Какому делу? – Герасим непонимающе склоняет голову, чуть заинтересованный. – Я тебя не звал.
– Да брось! – почти с рыком отвечает Вэл, явно отказываясь держать себя в руках, – ты же звал меня! Столько лет! Каждый, мать его, год!
Вэл со злости тушит сигарету о собственную ладонь, крепко сжимая ее, еще тлеющую, в руке. Герасим довольно усмехается. Да, он звал: хотел рано или поздно вернуться к прежнему. Простил раны, простил предательство. Все, что они строили вместе, рыли землю, досталось тому, кто оказался поумнее. Они со школы вместе лоб ко лбу, кулак к кулаку, судьба к судьбе. И умудрились же так разойтись!
– Нравится меня провоцировать, да? Давно не напрашивался? – Вэл звучит настолько злым, что ухмылка Волкова быстро превращается в улыбку, а улыбка – в оглушительный хохот. – Чего ты ржешь, скотина?
Герасим сгибается от смеха, как раньше от ударов под дых. «Много воды утекло», – любят говорить те, кто привык обелять прошлое. Но собачья память устроена иначе. Стоит один раз приучить к команде – отложится навсегда. Вот и Герасим знал, когда лежать, когда стоять, когда подавать голос, а когда замолчать. И все эти годы он хотел просто изводить Вэла в его хорошей жизни напоминаниями о себе – вот и все.
– Ты так поднялся, разбогател, очеловечился, – тоном восхищенного злопыхателя восклицает Герасим на радость пустой улице. Эхо быстро разлетается между панельными домами, заскакивая в окно каждому неравнодушному зеваке. Так бы хотелось показать этот триумф всему городу! Вот – настоящее равенство и справедливость.
Зильберман молчит, закуривает нервно.
– Ты точно хорт? А ну-ка, сделай зубками клац-клац! – Герасим дразнится, трещит челюстями, до сих пор способными перекусить кость. Вэловские же – золотые, вставные. – Выдрал себе все зубы, чтобы сойти за человека… Как же ты жалок… Не получилось быть хорошим песиком?
Вэл – что ожидаемо – подается вперед после последней едкой фразы и, с хорошего размаха, дает Герасиму широкую пощечину тыльной стороной ладони.
– Кровинушку свою также бьешь? – не унимается Герасим, не разобравший боли, к которой уже настолько привык. – Чтобы синячков на красивом личике не оставалось?
Мало кто привык к этой настойчивой герасимовской провокации, но и мало кого он провоцирует. Еще один хлесткий удар. Герасим даже не защищается. Пытаться бесполезно, Вэла это только раззадорит. Он привык проявлять жестокость резко и намеренно, никогда не забирая обратно своих слов. Благодаря ему он построил бизнес, обзавелся друзьями, которых у изгоя по рождению никогда и не было толком, сотворил приличный капитал. А уж когда Герасим стал мешать – ревновать, требовать, говорить о серьезных вещах, запрещать жить фальшивой человеческой жизнью, – его избили и выкинули в снег, откусив добротный кусок как от испортившегося мяса, и понадеялись, что в снегу он и сдохнет. Он не сдох.
– Ведешь себя как собака, выглядишь как собака, а по сути, ты никто. – Кроваво улыбаясь, Герасим вытирает одинокую слезу со щеки. Может, от мороза? Может, от удара? Да кто знает, от чего способны плакать такие мужчины… – Думал, успеем поболтать о тебе, да и о дочери твоей. По кривой дорожке красавица шагает. Ну ничего, с ней-то я разберусь. А вот ты – отдыхай.
Герасим знает, что перед своей главной атакой Вэл выдержит минутку. Прикинет силы и набросится только тогда, когда Герасим развернется и пойдет обратно домой. Слишком уж хорошо Волков знает все эти приемчики, слишком уж хорошо он эту дрянь выучил. Вэл теперь тоже улыбается, думая, что наконец сведет счеты, и его семья будет в безопасности.
Закинув голову назад, нечеловеческим голосом Герасим завыл. Не вой скорее – а призыв, и на него тут же сбегаются собаки. Двое выходят из-за дома, наспех тушат сигареты, поправляют шапки и быстрым шагом идут поближе к подъезду. Со стороны посмотреть – пара гопников, может, и опасных на вид, но не для Вэла. Зильберман же схватывает на лету – думает, что теперь его очередь смеяться.
– Решил натравить на меня своих щенков? – не сдерживает он иронии и вытирает ладонью рот, который уже сочится хищной слюной. – Сима, у тебя как не было мозгов, так и нет…
– Эти? – Герасим чуть ли не театрально разводит руками и становится вдруг непоколебимо серьезным, без тени веселья и боли в глазах. – Нет, эти только дезориентируют. А вот они…
Вэл инстинктивно порывается обернуться, но поздно: первый искрометный удар приходится в то самое сплетение между шеей и плечом, со стороны артерии, – откуда по-звериному Вэл когда-то вырвал кусок мяса у Герасима. Сзади – трое
