в неделю работает в хосписе и ухаживает за безнадежными онкологическими больными. Когда я с удивлением спросила ее, зачем она этим занимается, ответ был: «У меня замечательная семья, прекрасные состоявшиеся дети, Господь мне дал очень много, и я должна возвращать это добро людям». Я помню, как потом, во время открытия выставки в Сиэтле, одна из наших российских чиновных дам тоже спросила жену вице-президента компании Boeing, чем она занимается, и, услышав в ответ «Я медсестра», тут же прекратила с ней разговор.
Коллеги из Смитсоновского института приезжали несколько раз, мы отсматривали экспонаты в музеях Москвы и Ленинграда, уговаривали хранителей предоставить самые важные произведения из их собраний, чтобы выставка была максимально репрезентативной и раскрывала заявленную тему. И нам это удалось. Только Музеи Кремля предоставили шестьдесят экспонатов, тридцать из которых были сняты с постоянной экспозиции Оружейной палаты. Очень много принципиальных для выставки произведений дали Исторический музей и Третьяковка – Лидия Ивановна Иовлева помнила свой опыт работы со Смитсоновским институтом и с большим уважением относилась к Мак-Клеланду.
Списки были готовы, выставка обретала форму и масштаб, мои коллеги из ВХПО подготовили соглашение, Мак-Клеланд и Салли Хоффман приехали в Москву для переговоров с музеями и подписания договора. Церемония подписания происходила в Министерстве культуры, а потом министерские начальники пригласили американцев на обед. Я, помимо всего прочего, обеспечивала для них автотранспорт. И вот мы едем из Министерства к ресторану, я выпускаю американских коллег из машины и говорю им, что буду ждать их на том же месте через два часа. В этот момент их только что удар не хватил. Они оба побагровели и спросили – «А вы?» Я сказала, что все нормально, я найду, где перекусить, и чтобы они спокойно шли в ресторан. Было понятно, что они подумывали манкировать мероприятием, на которое куратора выставки, человека, координировавшего весь сложнейший проект, не пригласили. Для нас тогда это было нормально – девка-чернавка, принеси, подай, выйди вон. Так или иначе, американцы пошли на обед, а когда они опять сели в машину и мы поехали в какой-то музей, Дональд сказал мне, что за обедом он попросил начальника Управления музеев Министерства культуры выполнить его большую просьбу. Ответ был: «Конечно, пожалуйста, нет вопросов». Тогда Дональд попросил его разрешить мне поехать в Сиэтл на открытие выставки, и тот не смог отказать.
Наступил 1990 год, мы начали готовить выставку к отправке. Поскольку монтаж экспозиции должен был идти «по гамбургскому счету», с чувством, с толком, с расстановкой, американцы предложили, чтобы все сопровождающие выставку советские музейщики находились в Сиэтле аж сорок дней! Я должна была приехать только на открытие, но выбила выезжающим коллегам весьма существенные суточные, и это не могло ускользнуть от внимания их начальства. И начальство, естественно, стало требовать своего. То есть поездки в Америку для себя вместе с директорами музеев, чье присутствие на вернисаже было обязательным по протоколу.
Очень хорошо помню, как заместитель директора Музеев Кремля Виктор Смородский, который никогда меня особенно не жаловал и не упускал случая обидеть или оскорбить, поймал меня во время упаковки выставки в коридоре дирекции, прямо-таки припер к стенке и сказал следующее, я цитирую: «Эй ты, татарская лошадка, сколько ни навали – все вывезешь! Где мой билет в Сиэтл? Не будет билета – ничего из музея не получишь, и я найду, как это объяснить». Я поняла, что это шантаж, но понимала также, что его угрозы небеспочвенны и что с него станется воспрепятствовать участию музея в проекте. Пришлось уговаривать наших партнеров пригласить и его, а они, даром что русского не знали, чувствовали во время переговоров его интонации и понимали, что я опускаю в переводе его хамство.
Но вот все препятствия преодолены, выставка упакована, первая партия отправляется в аэропорт, я еду с грузом и прорываюсь в зону погрузки, закрытую для всех, кроме сотрудников аэропорта. До сих пор не понимаю, как мне это тогда удалось, но прорываюсь очень вовремя – я увидела, что грузчики вместо того, чтобы ставить ящики с экспонатами стоймя, грузят их один на другой, при этом спокойно наступая ногами на крышки. Я заставила их начать все сначала, они, экспрессивно высказываясь в мой адрес, это сделали, погрузочная платформа поехала к самолету, а я вернулась в здание аэропорта и решила зайти в офис компании Panam, которая осуществляла рейс, чтобы убедиться, что все в порядке. И тут очень любезный представитель авиакомпании говорит мне, что он снял наш груз с рейса, поскольку при погрузке в самолет выяснилось, что контейнер оказался деформирован.
Я вернулась домой, позвонила в Вашингтон, предупредила о происшедшем и сказала, что груз должен прилететь завтрашним самолетом. Во время отправки я работала почти круглосуточно и жила отдельно в своей маленькой квартирке на улице Симонова. Проснувшись наутро, я увидела, что у меня желтые глаза, и поняла, что заболела гепатитом. В аэропорт в этот день я поехать уже не могла. Ночью мне позвонили американцы и сказали, что самолет прилетел, но ящики были погружены плашмя и один из них пострадал, но, к счастью, с экспонатом – это была икона с образом Сергия Радонежского из собрания Третьяковской галереи – ничего не случилось.
Я вызвала врача, и меня тут же положили в больницу. Около месяца я пролежала в Боткинской, болезнь, к счастью, протекала достаточно легко. Меня тайком навещала в инфекционном отделении Инна Балаховская, моя коллега из ВХПО, с которой мы дружили. Она, не боясь заразиться, приходила и рассказывала мне о том, как идут дела с монтажом выставки в Сиэтле. Между тем мои документы на поездку были уже оформлены и виза получена. Когда Инна пришла в больницу незадолго до выписки, она сказала, что коллеги из Смитсоновского института очень ждут меня на открытии и сделают все, чтобы моя поездка и пребывание в Америке были максимально комфортными вплоть до обеспечения диетическим питанием. И я решилась – выписалась на несколько дней раньше под свою ответственность и полетела, сама не понимая, справлюсь ли я с перелетом с несколькими пересадками.
Самолет садился вначале в канадском аэропорту Гандере, но там все оставались на своих местах, затем летел до Денвера (штат Колорадо). Здесь уже нужно было сделать пересадку и лететь до Феникса (штат Аризона), и только из Феникса был рейс на Сиэтл (штат Вашингтон). Когда я вышла из самолета в Денвере, у меня от слабости подкашивались ноги, и я передвигалась по аэропорту, буквально держась за стену. Делая пересадку в Фениксе, я уже ругала себя за то, что решилась на эту авантюру. Но как только я приземлилась в Сиэтле, я забыла обо всем – настолько теплой была встреча.
Я прилетела
